Наследующий землю

Ключ от навесного замка с двери дома Стёпка постоянно носил в кармане, так ему казалось надёжнее – у него есть свой кров, в который он может прийти по желанию. Он и ходил туда тайно от стариков, но только один. Дружков не водил, даже Лёньку, не терпел лишних глаз и вопросов.

Отомкнул замок, дверь изнутри закрыл на крючок. Вошёл. В доме до сих пор стоял горький запах пожарища. Стёпку знобило. Можно было затопить печь на кухне, тут не горело, но силы его почему-то покинули. Зашёл в горницу. Тут ещё недавно стоял гроб с телом матери. Бескровное лицо, синюшные от удушья губы…

Нет, вспоминать это он теперь не в силах! Закрыл, словно запечатал дверь, взобрался на полати – на своё спальное место. Лёг в одежде, зарылся головой в подушку, укутался одеялом. И всё равно зуб на зуб не попадал от озноба.

«Как же ты забыл обо мне, папка? Наташке хорошо, она нежится в городе у тётки на тёплых перинах, ходит в красивый детский сад, катается на каруселях. А я? Сам же говорил: «Землю будет пахать, как батя…» – кто же меня теперь научит?» – думалось. Наконец он согрелся, незаметно сморило. Снились ему грачи на чёрном вспаханном поле, стук движка трактора…

Стёпка проснулся, было уже совсем ясно. Кто-то настойчиво стучал и стучал в окно кухни. Он нехотя спрыгнул на пол, глянул в застеклённую раму. По ту сторону стояла техничка из местной конторки-правления, что-то кричала. Звали её тётя Глаша.

Степан вышел на крыльцо.

– Здравствуйте, вам чего?

– Вот ты где, я уже полдеревни оббежала, у дедов нет, у Лунёвых нет. Собирайся-ка, Стёпушка, возьми с собой на первую перемену трусишки, носки, рубашку какую. Велено тебя привести, управляющий повезёт тебя на центральное отделение, приехали за тобой из комиссии по делам несовершеннолетних из района.

Стёпка вернулся в дом, открыл сундук, начал вяло перебирать тряпьё. Попадались какие-то полуистлевшие трусы без резинок, рваные носки. Он сообразил, что бабушка уже давно забрала то, что можно было носить, он ведь уже второй месяц доживает у них.

Так и вышел с пустыми руками. Женщина только всплеснула руками и вздохнула горестно.

Глафира почему-то вела Стёпку, почти взрослого парня, за руку. И он не противился, в голове словно стоял тот густой утренний туман, он едва узнавал встречных людей, не отвечал на их приветствия. Знал, что его увезут куда-то. Уже сказано было, что по новым правилам проживать с дедами ему нельзя, они для него слишком немощные, не годятся в опекуны.

Издали у конторки он увидел стариков – попрощаться пришли, бабушка Аниса держит узелок. Как же постарели они за это последнее время. Дед Митя, умевший гордо держать осанку, ссутулился. У бабушки не просыхающие от слёз глаза едва смотрели на белый свет из-под набрякших водянистых век.

Что же делать ему теперь? Побежать, броситься к Лунёвым в ноги, попроситься у тёти Фроси и дяди Ивана, чтобы взяли его к себе в семью?! Нет. Там самим вчера за ужином даже картошки не хватило. Он вспомнил, как после всех хозяйка словно вылизала кусочком хлеба капельки жира со сковороды и съела, а какие у неё был грустные глаза, совсем как у больной собаки.

Как утопающий за соломинку, он вдруг ещё крепче вцепился в руку Глафиры:

– Тётка Глаша, возьми меня к себе! Я слушаться буду, я тебе всё делать буду.

Женщина невольно выдернула руку, растерялась. В одно мгновение он всё понял: не нужен никому. У людей свои заботы.

Он подошёл к старикам, те обхватили его с двух сторон и как-то странно заплакали: не то смех, не то клёкот вырывался из старческих грудей. Стёпка не вынес этого, как ни крепился. Из глаз его хлынули слёзы. Между тем собирался народ. Люди вставали в сторонке, сочувственно смотрели на троицу. Неизвестно, чем бы всё закончилось, выручил управляющий:

– Стёпа, а ну-ка, усаживай дедов в мотоцикл. Прокачу вас с ветерком, за одним до дому довезу. А вы, товарищи, расходитесь, – обратился к народу.

Бабушку усадили в коляску мощного «Урала», деда в седло за водителем, Стёпа уселся на запасное колесо на коляске. У дома Иван Гаврилович откровенно соврал дедам:

– Участковый привёз привет от вашего Вениамина. Жив-здоров, ждите письма от него. И со Стёпой всё образуется. Жив ведь он! Письма писать будет.

Управляющего уважали, из местных он – доморощенный. Старушка утёрла нос, мелко крестилась, кланялась у ворот. Старик подал руку:

– Бывай, Гаврилыч, спасибо за добрую весть.

Со Стёпкой расставались уже не так трудно.

До центрального отделения совхоза им. Кирова, в сельский совет управляющий вёз его на мотоцикле же. Стёпка забрался глубоко в коляску, почти с головой укрывшись пологом.