Насмешливое вожделение

«Молчи, — сказала она. — Этой весной я влюбилась. Впервые в жизни. Я выхожу замуж за Питера сейчас, потому что я была влюблена в тебя».

«До сих пор я думал, — осторожно заметил он, — что в таких случаях женщины разводятся».

«Со мной не должно было такого случиться», — тихо сказала она, и ее руки, произвольно тянувшиеся к волосам, снова дрожали. — «Это было против моей воли… и потом… ты, конечно, уедешь, и все это не будет иметь никакого значения».

О, Градник! О, Грегор! Теперь ты понимаешь?

«Я хочу сказать, что это может снова повториться в любой момент, если я не остановлюсь. Сейчас. Немедленно. Бесповоротно».

Она не фразы сейчас произносила, она выносила приговор.

«И это единственный способ. Однозначно».

Приговор. Точка. Без суда высшей инстанции. Без кассации.

«Это очень необычно, если я вообще хоть что-то понял, — осторожно сказал он, в то время как по его лицу скользили экранные блики, — если ты выходишь за другого, но делаешь это ради меня, хотя, наверное, и ради себя тоже, тогда могу ли я на прощание пригласить тебя в „Лафитт“. Там поет Леди Лили. С сильным славянским акцентом».

Это было можно. Именно так она и представляла себе прощание. Печально. Хотя обычно расставания бывают такими, как то, что сейчас закончилось в «Ригби». С внезапным уходом, догонялками на улице и громким смехом Лианы, продолжающим звучать в ушах.

5

Там не было ни телевизора, ни армрестлинга, ни мыльной оперы. Бар опустел, снова был поздний воскресный вечер, туристы разошлись, тараканы спали, Леди Лили пела, и снова были рядом та единственная поездка к бухте Баратария, и одинокие птицы, кружащие над болотом, и голос в пустом зале, время воспоминаний, время тишины.

Внезапно его затрясло. За стойкой сидела Луиза Димитровна Кордачова. Сцена была настолько знакома, знакома во всех деталях, что он подумал, вдруг это алкогольный бред. Маленькая официантка, по веснушкам которой текли слезы, опять сидела там и что-то рассказывала официанту.

Увидев, что он ее заметил, она заволновалась. Начала подавать ему какие-то знаки, что-то хотела ему сообщить. Но он не мог подняться, не мог выслушивать ее сетования, сейчас здесь разворачивался один из судьбоносных эпизодов его жизни. Происходящий с ним и с Ирэн. Он был пьян, и ему было по барабану, что там происходит с этой девушкой, которую добрый ангел все время бросает.

Ирэн сказала, что в «Сторивилле» играет «Грязная дюжина». Она захотела еще раз послушать их, портовых музыкантов. Когда они вдвоем проходили мимо барной стойки к выходу, Луиза низким, чужим, старушечьим голосом сказала:

«Происходят ужасные вещи».

И он похолодел от этого неестественного голоса, не от слова «ужасный», а от страха и ужаса, которые были в этом изменившемся голосе. Таким голосом говорят не о парне, оказавшимся подлецом, не о провале фирмы Perlainpainpain, таким голосом угрожают. На мгновение перед глазами возникли те двое мужчин, что топтались под дверью Гамбо, и нехорошее предчувствие подсказало ему, что это ужасное связано с ними. Но думать об этом он не мог, просто не мог. Не мог все держать под контролем. Мыльную оперу и вдобавок криминальный детектив. Так не пойдет. Это не его дело. Его дело Ирэн, курс на «Сторивилль». «Грязная дюжина». Он вырубил ее голос, вырубил предчувствие. Они двинулись в «Сторивилль». На улице взялись за руки. Жаркий майский воздух подрагивал.

6

В «Сторивилле» дело шло к закрытию. Народ с террасы перемещался в зал, в зал и на выход. Дюжина музыкантов играла на духовых свою последнюю мелодию. В почти пустом зале она звучала особенно пронзительно, как клинок, вонзавшийся в страдающую душу.

Было три часа, и Ирэн сказала, что надо позавтракать. Это называется, уточнила она, если ты еще не знаешь: jazz breakfast. Я буду бобы с рисом. У них всегда есть. Они кладут туда много чеснока. В Нью-Йорке сама буду их готовить.

Его не интересовало, что она будет готовить сама, его интересовало, сочетается ли это блюдо с виски. Сочетается, со всем сочетается. Прежде чем я сяду в самолет, сказала она, я еще хочу утром выпить кофе на Французском рынке, горячий, с горячим молоком. В эту последнюю ночь она хотела всего, абсолютно всего, до донышка.

Музыканты «Грязной дюжины» убирали инструменты. Чернокожий из зала подсел к пианино, и его пальцы заплясали по клавишам. Большой зал отозвался гулким эхом.

Она подозвала официанта и потребовала два стакана воды. Из-под крана. В Новом Орлеане никто не пьет водопроводную воду. Вода из-под крана — это вода из Миссисипи. Да, это то, что она хочет.

Точно из-под крана?

«Нет проблем, — сказал чернокожий, — можешь помыть ею ноги, детка». — И улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами.

«Говорят, — произнесла она, — что тот, кто выпьет воду из реки, обязательно сюда вернется. В других местах бросают монеты в фонтаны, здесь пьют воду из Миссисипи». Эту, буро-коричневую, которая, случалось, приносила желтую лихорадку.

Она задорно подняла стакан к свету.

И сказала: Вот вода из Миссисипи.

И оба выпили до дна.