Насмешливое вожделение

Фред Блауманн позеленел от меланхолии. Мэг Холик однозначно уезжала в Нью-Йорк. Фред Блауманн был высоконравственным профессором. Он никогда не говорил о вожделении, кроме случаев, когда имел дело с академическими вопросами. То есть с вопросами меланхолического вещества. Никогда не показывал, какие дурные силы связывают его с Мэг, за исключением того случая, когда он рухнул на улице, что случилось лишь однажды и больше никогда. Его вожделение трансформировалось в непрекращающуюся зеленую посткоитальную меланхолию. Об этом можно было судить по тому, что он был зеленоватого оттенка, и его очки постоянно запотевали.

Фред Блауманн пробежался по клавишам компьютера. На экране возникла надпись:

Вы одиноки?

Компьютер любит такие выкрутасы. Он выключил устройство. Пролив кофе на штаны, откинулся назад и с риском начал покачиваться на задних ножках стула. Он был явно опасно рассеян.

«Подумать только, — сказал он, вытирая влажные очки. — Я из Нью-Йорка переехал сюда, где не найдешь ничего, кроме тараканов, а мои студенты теперь переезжают в Нью-Йорк».

«Видимо, в этом году все туда переезжают», — ответил Грегор.

«Чистая правда, — произнес Фред, внимательно глядя на него, — артистическая пара тоже уехала. Остаемся, друг, мы с тобой вдвоем».

«И с нашей меланхолией», — сказал он, немного помолчав.

Потом добавил: «И с тараканами. Подожди, вот увидишь, сколько их будет в июле».

Нацепил на нос очки и позволил тексту двигаться по экрану. — На чем мы с тобой остановились? На меланхолических болезнях. Гангренозное воспаление называлось огнем Святого Антония. А геморрой — болезнью Святого Фиакра, не так ли?

Глава двадцать вторая КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА

1

Потом Луиза появилась в самом неожиданном месте: в антикварном магазине, среди книжных полок.

В тот день он обнаружил в большой разбросанной куче книгу своего земляка, когда-то известного, а ныне забытого американского писателя Луиса Адамича «The Native’s Return»[17]. Находка его взволновала, обнаруженная под грудой пыльных старинных книг на Декатур-стрит в Новом Орлеане отдельная словенская судьба удивительно тронула. Пятьдесят лет прошло, больше нет ни автора, ни его нежданной славы, ничего. Дрожащими пальцами он перелистывал пожелтевшие страницы прошлой, далекой и чужой, но все еще такой родственной жизни.

Он услышал женский голос, который настойчиво требовал какую-то книгу. Сквозь просвет между книгами, стоящими на полке, он увидел ноги в белых носочках и услышал голос, который узнал не сразу. — У нас этого нет, — вежливо отвечал продавец, — мы антиквариат. Но низкий голос не сдавался: вы же книги продаете, верно? У вас должно быть. Казалось, белые носочки сейчас затопают. Носочки были юные, а голос старушечий, уставший и нервный. Это была Луиза. В ее интонациях он вдруг узнал голос Леди Лили.

Изменился не только голос. Он увидел исхудавшее, абсолютно изможденное лицо. Ее глаза, ее живые глаза были пусты.

«Луиза! — воскликнул он. — Что случилось?»

Она взглянула на него, и на ее лице ничто не дрогнуло.

«Скажи этому господину, — произнесла она, — что мне нужны дешевые карманные издания. Шекспир, Теннесси».

«Не понимаю, чего она хочет», — сказал продавец.

«Идите в задницу», — огрызнулась она.

И вышла через тренькающую дверь. Продавец пожал плечами и начал набивать трубку.

2

Они сидели вдвоем в «Кафе дю Монд», где Луиза, видимо, больше не работала. Она позволила себя обслужить, но ни словом не обмолвилась с персоналом. Ее глаза напоминали глаза старой русской пианистки. Они смотрели куда-то вдаль.

«Этот старый пердун в книжном, — заметила она, — ничего не знает о жизни».

Непонятно, какое отношение знание жизни имело к карманным изданиям Шекспира и Теннесси Уильямса. Грегор не хотел быть таким старым непонимающим пердуном.

«Где ты была? — спросил он. — Я тебя искал».

Она допила свой горячий кофе и посмотрела куда-то за реку.

«В тюрьме».

У него засосало под ложечкой. Она перевела взгляд на него.

«Чего уставился? В тюрьме была. В следственном изоляторе».

Трясущимися пальцами она развязала свою холщовую торбу и вытащила сложенную газету.

«Не читал? Все читали. Почему, ты думаешь, эти девицы так на меня смотрят?»

Он оглянулся на барную стойку, у которой сгрудились ее товарки и, вытянув шеи, разглядывали их. Шеи втянулись, головы ушли в плечи.

Он не читал. Последние недели он ничего не читал. Он дырявил колеса велосипеда. Ел бобы с рисом. Описывал «Меланхолию» Дюрера. Не знал, разразилась ли какая-нибудь новая война, или русские, наконец, тоже зашагали по Луне.

Он расправил сложенный газетный лист. На фотографии были Ористид Ланьяппе и Тонио Гомес. Оба в наручниках.

НАРКОТИКИ ДОКАЗАНЫ. А ПОРНОГРАФИЯ?

Жарким полднем его бросило в холодный пот.

«Где Гамбо?»

«Все еще там. Сидит».

«Сидит?»

«Да».

Она спокойно перелистывала Луиса Адамича. «Возвращение в родной край».