Насморк

Легковесный разговор сразу же коснулся язв современного общества. Это была даже не легковесность, а скорее безответственность, потому что многовековая миссия Европы кончилась, и это выпускники Нантера и Эколь-Суперьер понимали лучше своих соотечественников. Европа вышла из кризиса только в экономике. Процветание вернулось, но хорошего самочувствия уже не было. Это не походило на страх больного с вырезанной опухолью перед метастазами, а скорее было пониманием того, что дух истории отлетел и если вернется, то уже не сюда. Франция была бессильна, и они могли свободно рассуждать о страданиях мира, потому что перешли со сцены на места для зрителей. Пророчества Маклюзена сбываются, однако навыворот, как обычно случается с пророчествами. Его «глобальная деревня» действительно возникает, но разделенная на две половины. Бедная половина страдает, а богатая смотрит на эти страдания по телевизору и сочувствует издалека. Известно даже, что так продолжаться не может, однако все-таки продолжается. Никто у меня не спрашивал, что я думаю о доктрине государственного департамента, доктрине «пережидания» в пределах экономических санитарных кордонов, и я молчал.

После страданий мира настал черед его безумствам. Я узнал, что известный французский режиссер собирается поставить фильм о «бойне на лестнице». Роль таинственного героя должен был исполнять Бельмондо, а спасенной им девушки — вместо ребенка, потому что с ребенком нельзя переспать, — популярная английская актриса. Эта кинозвезда как раз выходила замуж и пригласила на модную сейчас публичную брачную ночь уйму «тузов», чтобы вокруг супружеского ложа устроить сбор денег в пользу римских жертв. С тех пор как я услышал о бельгийских монашках, которые решили благотворительной проституцией искупить фарисейство церкви, такого рода истории я выслушиваю без особого удивления.

Говорили и о политике. Новостью дня оказалось разоблачение аргентинского движения Защитников отчизны как правительственных наемников. Высказывались опасения, что нечто подобное нельзя исключить и во Франции. Фашизм изжил себя, примитивные диктатуры — тоже, по крайней мере в Европе, но против экстремистского террора нет средства более действенного, чем превентивное уничтожение его активности. Демократия не может себе позволить откровенных профилактических убийств, но способна закрыть глаза на верноподданническую расправу с ограниченной ответственностью и под негласной опекой. Это уже не прежние тайные убийства, репрессии именем государства, но конструктивный террор per procura[15]. Я услышал о философе, который предлагает всеобщую легализацию насилия. Еще де Сад назвал подобные порядки расцветом подлинной свободы. Следует конституционно гарантировать любые антигосударственные выступления в защиту государства, и поскольку большинство заинтересовано в сохранении статус-кво, порядок при столкновении двух форм экстремизма возьмет верх, даже если дело дойдет до некоего подобия гражданской войны.

Около одиннадцати Барт повел любопытных осматривать дом, гостиная опустела, и я присоединился к трем гостям, беседовавшим возле дверей, распахнутых на террасу. Двое были математиками из враждебных лагерей: Соссюр, родственник Лагранжа, занимался анализом, то есть чистой математикой, а второй, по образованию статистик, прикладной математикой, он был программистом. Внешность их являла собой забавный контраст. Соссюр, тщедушный, смуглый, с худым лицом, обрамленным бакенбардами, в пенсне с золотой оправой на шнурке, как бы сошедший с дагерротипа, носил на шее японский транзисторный калькулятор, словно командорский орден. Наверно, ради шутки. Статистик был массивен, с золотистыми кудрями, смахивал на тяжеловесного боша с французских открыток времен первой мировой войны и действительно происходил из немецкой семьи. Его фамилия оказалась Майер, а не Майо, как я подумал вначале, потому что он произнес ее на французский лад.

Математики не спешили вступать со мной в разговор, и обратился ко мне третий из присутствовавших, фармаколог, доктор Лапидус. Этот выглядел так, словно только что возвратился с необитаемого острова — такой он был заросший. Он спросил, не выявило ли следствие пресеченных случаев, иначе говоря, таких при которых приступы безумия начались и сами собой прекратились. Я ответил, что если не рассматривать историю Свифта как пресеченный случай, то таковых, собственно, и не было.

— Это удивительно! — сказал он.

— Почему?

— Симптомы были разной интенсивности, но когда человека клали в больницу, как, например, того, что выпрыгнул из окна, — ослабевали. Если принять гипотезу, что психоз вызван химическими веществами, то, значит, доза постепенно необъяснимо увеличивалось. Неужели никто не обратил на это внимания?

— Мне не совсем ясно, что вы имеете в виду.