Насморк

— Я бы с охотой послушал его еще, но Лапидус потащил меня к врачам и биологам. Их мнение было единым: мало данных! Надо проверить гипотезу, что серия смертей есть результат чувствительности определенных врожденных качеств организма к какому-то компоненту микробиосферы Неаполя. Следует взять две группы мужчин примерно сорока-пятидесяти лет, пикнического типа, отобранных по жребию, и купать их в неаполитанском сероводороде, жечь в лучах солнца, делать им массаж, заставлять потеть, опалять кварцем, пугать фильмами ужасов, возбуждать порнографией и ждать, пока кто-нибудь из них не спятит. Вот тогда надо взяться за анализ наследственности этих людей, изучить генеалогическое древо, найти там случаи внезапных и невыясненных смертей, и в этом компьютер наверняка окажет нам колоссальную услугу! Одни говорили, обращаясь ко мне, другие беседовали между собой о химическом составе лечебных вод и воздуха, об адренохромах, о шизофреническом бреде на почве нарушения обмена, пока доктор Барт не выручил меня, решив познакомить с юристами.

У тех были свои гипотезы. Одни считали, что это мафия, другие, что новая неизвестная организация, которая не спешит воспользоваться результатами загадочных смертей. Мотивы? С какой целью этот японец поубивал в Риме сербов, голландцев и немцев? Видел ли я сегодняшние газеты? Новозеландский турист в знак протеста против похищения в Боливии австралийского дипломата пытался с Хельсинки угнать самолет с католиками, отправлявшимися в Ватикан. Принцип римского права: id fecit cui prodest[16], уже недействителен. Нет, скорее мафия, ведь членом ее может оказаться любой итальянец-перекупщик, портье, служитель грязелечебницы, водитель, острый психоз свидетельствует в пользу галлюциногенов, в ресторане их подать нелегко, а где человек с наибольшей охотой выпьет одним духом освежающий напиток, как не пропотев после горячей лечебной ванны?

Юристов окружили врачи, которых я только что оставил, и разгорелся спор по поводу лысины, ни к чему, однако, не приведший. В общем, все это было даже забавно. В первом часу ночи разрозненные группки слились в одну шумную толпу, и за шампанским кто-то поднял проблему секса. Список лекарств, найденных в жертвах, не полон. Как же, ведь в нем отсутствуют современные возбуждающие средства. Стареющие мужчины наверняка их применяли!.. Их ведь множество: топкрафт, биос-8, дюлонг, секс тоникум, санурекс эректа, египетский эликсир… Эта эрудированность ошеломила меня, но и смутила, ибо в следствии оказался пробел: никто не анализировал психотропного действия подобных препаратов. Мне посоветовали этим заняться. Их нигде и ни у кого не обнаружили? Вот это и подозрительно! Молодой человек не скрывал бы ничего такого, но стареющие господа, как известно, лицемеры и ханжи, они заботятся о приличиях. Пользовались ими и уничтожали упаковку…

Стоял шум, все окна были распахнуты, стреляли пробки, улыбающийся Барт возникал то в одних, то в других дверях, прислуга — девушки-испанки — кружила с подносами, жемчужно-золотистая блондинка, кажется жена Лапидуса, привлекательная в полумраке, говорила, что я напоминаю ей ее давнего друга.

Вечер, несомненно, удался, но я впал в меланхолию, смягченную шампанским, потому что был разочарован. Ни у одного из этих симпатичных энтузиастов не было той искры следовательского таланта, которому в искусстве соответствует вдохновение. Способности извлекать из потока фактов существенное. Вместо того чтобы думать о решении задачи, они усложняли ее, выдвигая новые. У Рэнди был этот дар, но ему не хватало знаний, которыми переполнен был дом Барта, но эти знания не могли сфокусироваться.

Я оставался в гостиной до конца, вместе с хозяевами провожал последних гостей, машины отъехали одна за другой, дорожки опустели, дом сиял всеми окнами, и я отправился наверх с опущением провала, злясь больше на себя, чем на них. За окном, за темной зоной садов и пригородов, светился Париж, но и он не мог затмить Марса, сияющего на небосклоне, словно кто-то поставил над всем желтую точку.

Бывает иногда знакомый, с которым не связывают ни общие интересы, ни пережитое, с которым не переписываешься, видишься редко, от случая к случаю, и тем не менее само существование его имеет для тебя важный, хотя и неясный смысл. В Париже таким знакомым была для меня Эйфелева башня, и не как символ города, ибо к самому Парижу я достаточно равнодушен. То, что она мне дорога, я понял, когда прочитал в газете заметку о проекте ее разборки, и испугался.

Сколько ни бываю в Париже, всегда иду взглянуть на нее. Только взглянуть, ничего больше. Вхожу под ее основание, между четырьмя мостовыми опорами, откуда видны соединяющие их дуги, фермы на фоне неба и старомодные громадные колеса, приводящие в движение лифты.