Настало времечко…

Майя, между прочим, предложила ему тогда остаться на время, пожить до разрешения вопроса с общежитием – места достаточно. Но Телятников, словно туземец, заробевший от этого великолепия, отказался. «У меня здесь тетка где-то, – соврал, – троюродная. Перекантуюсь у нее». А жил потом, как Остап Бендер, у дворника, с которым случайно познакомился. Собственно, он и не жил – чемоданчик кинул да три раза переночевал. За три бутылки портвейна, само собой.

Так вот, Майя Варнелло взяла и влюбилась в Телятникова.

В институте они вроде бы даже и не замечали друг друга. Нет, Телятников-то, конечно, замечал ее – уж очень красивая была девушка Майя Варнелло. Красивая, статная и не то чтобы заносчивая, недоступная, а слишком строгая какая-то, несовременная. Чем-то напоминала она тургеневских барышень. Телятников так и называл ее про себя: «барышня». К тому же учились они в разных группах и, стало быть, встречались редко. Еще и потому редко, что Майя жила в общежитии, а Телятников – дома.

Наконец, у него, как говорится, своя была компания. Вернее, компании – то и дело меняющиеся. Разносторонне одаренным человеком был студент Владимир Телятников, но – обормотом. Он и сам про себя понимал: обормот. Впрочем, по легкости характера, что ли, не очень из-за этого огорчался.

Так, на первом курсе открывался ему путь в олимпийские чемпионы. Еще в школе он увлекся легкой атлетикой, бегал спринтерские дистанции: сто, двести, четыреста метров, – выполнил норму кандидата в мастера. В институте положил на него глаз сам завкафедрой физкультуры: «Я из тебя, Телятников, второго Маркина сделаю».

Телятников начал тренироваться – по индивидуальной программе. Но скоро бросил. Дурак оказался тренер. Шуточки у него были дурацкие, как у того боцмана из анекдота. Вернее, одна шуточка, которую он варьировал на разные лады. Завкафедрой сам иногда вел часы физкультуры – не хватало преподавателей, – и вот он подкарауливал какого-нибудь слабачка и выдавал свою «коронку»: «Какой же из вас получится инженер, если вы через козла перепрыгнуть не можете». А тут еще повезло ему. Попался в группе парнишечка, вовсе хилый, у него стойка на голове никак не получалась. Завкафедрой взорлил прямо, довел свою хохму до совершенства, отшлифовал: «Какой же вы будете работник умственного труда, если на голове стоять не можете?» Причем серьезно так, с государственной озабоченностью в голосе. Парни, конечно, ржут. Девчонки хихикают. А этот несчастный – ручки, ножки тоненькие – чуть не плачет, в глазах затравленность. Телятников терпел, терпел и взорвался однажды: «Может, хватит?»

– В чем дело, Владимир? – не понял завкафедрой. – Чего хватит?

– А того! – дерзко сказал Телятников. – Жеребятины вашей!

И ушел из спортзала, хлопнул дверью.

И не только индивидуальные тренировки бросил, но и обязательные занятия по физкультуре перестал посещать. Его после первого семестра чуть со стипендии не сняли. Хорошо, кандидатство в мастера выручило.

Через год ударился он в науку, причем по предмету не популярному среди студентов, считавшемуся второстепенным и занудным – основаниям и фундаментам. Но Телятников вообразил, что его интересуют проблемы строительства на вечной мерзлоте. Сначала вообразил, а потом увлекся всерьез. Просиживал в лаборатории, давил кубики, реферат подготовил и с блеском выступил с ним на городской конференции научно-студенческих обществ. Завкафедрой, тщедушный старичок, не вырастивший пока ни одного достойного ученика и сам не продвинувшийся к своему далеко запенсионному возрасту выше кандидата наук, молился на Телятникова, большое будущее ему предрекал.

Но умер учитель. Внезапно. Почил в бозе.

Началась на кафедре грызня за освободившуюся вакансию; научный кружок, в лице одного Телятникова, был заброшен. Более того, молодые, но дальновидные сотрудники стали коситься на него, как на возможного конкурента в будущем: черт его знает, оставят после окончания института на кафедре – и попрет в гору, сопляк. Хотя до окончания института было еще ого-го сколько.

Словом, тьфу – да и только. Телятников так и сделал: плюнул.

А уже на последнем курсе начал он было учиться играть на трубе. Забрел как-то на репетицию институтского эстрадного оркестра, попросил у трубача: «Дай разок дунуть. Куда тут нажимать-то?» И дунул. Руководитель оркестра пришел в восторг: «Вот это импровиз! Потрясающе! Давай к нам, а?» Телятников отмахнулся: «Да ну… Я и нот не знаю». Руководитель велел трубачу сыграть что-то, сказал Телятникову: «Повтори». Телятников повторил – с третьей попытки. «Ты же гениальный слухач! – закричал руководитель. – Нафига тебе ноты знать!»

Телятников купил трубу, начал упражняться.

Но тут взбунтовалась его безропотная мама. Наладилась ставить одну и ту же пластинку, диск с песней Булата Окуджавы о трубаче: «Заезжий музыкант целуется с трубою…» Причем так: доиграет до слов: «Трубач играет туш, трубач потеет в гамме, трубач хрипит свое и кашляет, хрипя…» – передвинет адаптер – и снова.

Телятников пытался урезонить ее: «Мать, ты что – ушибленная? Может, хватит?»