Настало времечко…

Ну-с, покурили они. А тут и звонок – в зал заходить. Иван Пантелеймонович оглянулся: где бы трубочку выколотить? – негде! Кругом сплошной мрамор и позолота. Под ногами – ковры. Он в туалет сунулся – и там все сверкает. Потряс он трубочку аккуратно над белоснежной плевательницей, ногтем ей по затылку пощелкал и сунул в брючный карман. Она туда и булькнула, на дно: штаны в те годы носили не по-теперешнему, в общелк, а просторные, шириною, что называется, «в Черное море».

Значит, управился он и скорей-скорей в зал – чтобы место его случайно кто не занял. Он в шестом ряду сидел, с края, специально такое место укараулил – президиум поближе рассмотреть, вождей народа, старосту всесоюзного.

Сел Иван Пантелеймонович, сосредоточился, блокнотик с карандашом приготовил – мысли очередного оратора записывать. И только начал вникать – как вдруг почувствовал: горит он! Карман, едрит твою в семь, занялся! Дым из него сочится, как из дверей бани по-черному!

Иван Пантелеймонович в панике ворохнулся, да только ворохнуться и успел. Вышагнув откуда-то, похоже, прямо из стены, упали на него два одинаковых человека – стремительно и беззвучно. Один ловко сел на колени, придавив Ивана Пантелеймоновича спиной. Второй навалился сзади и сбоку, обнял за плечи, как друга милого, словно поинтересоваться хотел на ушко: «Ну, как ты тут, Ваня, устроился? Не дует?» А сам между тем незаметным приемом заломил ему руки, свел их за спинкой кресла – чтобы Иван Пантелеймонович не мог выхватить из кармана бомбу (или что у него там?) и зафуговать ее в президиум.

Иван Пантелеймонович задохнулся, как в детстве под кучей малой. Но боялся и сделать слабое движение, чтобы хоть нос на сторону вывернуть.

Томительно набухали и срывались секунды.

Трубка все сильнее припекала бедро.

Смертники эти героически лежали на Иване Пантелеймоновиче, готовые в любой момент разлететься в клочья.

А взрыва все не было.

Парни выдохнули украдкой, чуть помягчели телом и, подхватив Ивана Пантелеймоновича под руки, буквально вынесли из зала – как ангелы новопреставленную душу. И, не останавливаясь, быстренько-быстренько повлекли куда-то дальше – решительным, падающим шагом.

– Что у вас там? – не разжимая зубов, спросил тот, что справа.

– Тпру, – как на лошадь, сказал Иван Пантелеймонович. – Прруп…

У него отключились ноги, он не успевал переставлять их – чиркал ботинками по ковровым дорожкам. «Покурил! – стучало в голове. – С-сукин сын!.. Накурился… по ноздри!»

Тот, который спрашивал, свободной рукой на ходу охлопывал его – гасил.

Оттого, видать, что его конвоировали, волокли, как мешок, Иван Пантелеймонович казался себе взаправдашним диверсантом с бомбой в кармане. Такое было ощущение.

Мелькали под ногами расписные ковры, паркет, мраморные ступени, потом – каменные. Все вниз, вниз, в подвалы какие-то. И возник наконец коридор – глухой, тускло освещенный, с цементным полом.

«Все! – сказал себе Иван Пантелеймонович. – Вот и все».

Он знал, куда уводят такими коридорами. Догадывался. Слава богу, сам был немалой шишкой… на ровном месте: имел представление.

Как ни странно, это понимание страшной неотвратимости дальнейшего привело его в себя. Он окреп ногами. И духом. Попросил – движением локтей; пустите, мужики, я сам! «Конвоирам» передался возникший в нем ток, они выпустили его и даже чуть отодвинулись в стороны (здесь-то, в подвале, куда ему было деваться?). Теперь они уже не вели Ивана Пантелеймоновича, а гнали его, не сбавляя скорости. И он, подчиняясь их напористому шагу, твердо печатал свой, маршировал на полкорпуса впереди.

Промаршировали в небольшую комнату, разделенную глухой тяжелой шторой. Стол там стоял круглый, с газетами и журналами, два жестких стула. Что за шторой – неизвестно. Иван Пантелеймонович смекнул: то!

«Снимите брюки», – деловито было сказано ему.

Иван Пантелеймонович снял – подпрыгивая, наступая на штанины.

Один из «конвоиров» обшарил карманы, вынул трубку, развинтил, выколотил, слазил пальцем вовнутрь, дунул, глянул на просвет в мундштук, вернул Ивану Пантелеймоновичу – развинченную. Второй, не дожидаясь конца осмотра, ушел с брюками за ширму.

Иван Пантелеймонович сидел на стуле, по-сиротски сдвинув колени. Стеснялся. На нем были белые солдатские подштанники с завязочками внизу. Никак он не мог привыкнуть к трусам. Костюм давно уже сшил городской, а с мужицкими исподниками все не расставался. Такой сидел… Ваня деревенский. Каким и был на самом деле. Справа подштанники прогорели насквозь, виднелась через дыру розовая, как у опаленного поросенка, кожа.

«Скорей бы уж, – тоскливо думал Иван Пантелеймонович. – Чего он там столько шарится?.. Нечего там искать». У Ивана Пантелеймоновича – он точно помнил – в брюках, кроме трубки, был только носовой платок – в левом кармане, да еще квитанция – в заднем: он телеграмму домой отправлял – доехал благополучно, разместился там-то. Разве что квитанцию эту расшифровывал товарищ за ширмой?