Настасья Алексеевна. Книга 4

Купили вербацкие шапки и журналисты, напялив их тут же себе на головы. Но больше всего рассмешил Настеньку разговор не очень молодой жены шахтёра с Питером и Яном. Она предлагала им какой-то значок и назвала, как она думала, по-английски, цену. Питер дал монету, но возмущённая продавщица требовала что-то ещё. Парни никак не могли понять, в чём дело и позвали Настеньку разобраться. Продавщица стала объяснять:

– Я им говорю, что значок стоит двадцать крон. Говорю по-английски: тен и тен, два тена. А он мне даёт один тен, то есть десять крон. Я повторяю: два тена, но он бестолковый, не понимает.

Настенька, услышав такие пояснения возмущённой женщины, расхохоталась и, вытирая набежавшие на глаза от смеха слёзы, сказала уставившейся на неё изумлёнными глазами женщине:

– Вы говорите слово «тен» на английском языке, и вас поняли, что нужно дать десять крон. А слово «два» вы произносите по-русски, чего норвежцы не знают. Поэтому он даёт вам только десять крон. А слово «двадцать» на английском языке будет «твенти», чего вы не сказали.

Потом она рассказывает эту историю норвежцам. Молодые журналисты смущены своею непонятливостью, извиняются и дают ещё десять крон за значок. Участники неразберихи остаются довольными и расстаются, говоря дружески «Гуд бай!» и приветственно махая руками.

Следующим пунктом назначения было подсобное хозяйство, но по пути экскурсанты увидели почти на краю обрыва бревенчатую избушку с маленькими узкими окошечками. Настенька успела узнать, проезжая позавчера, что это макет в натуральную величину домика помора, то бишь, жителя сибирского побережья. Настенька, тоже проявляя интерес, открыла дверь и впустила гостей сначала в прихожую с полкой над головой для хранения продуктов, а затем они вошли в саму горницу и в памяти ожил рассказ Строкова о жилище поморов, увидели сложенную из камня печь и лавки, словно перенеслись снова на столетия назад. Свет отсутствовавшей лампады заменял проникший сквозь оконце луч зависшего над фиордом вечернего солнца.

Экскурсанты вышли на воздух. Настеньку тоже можно было назвать экскурсанткой, поскольку все показываемые объекты она видела впервые, как и её спутники.

Дойдя, наконец, до подсобного хозяйства, Настенька увидела по правую сторону на горке стеклянные крышу и стены теплицы, а по левую внизу длинное низкое строение с узкими щелями окон под самой крышей. Это был коровник, куда все и пошли сначала. Василий Александрович обещал позвонить работницам и предупредить об экскурсии. Поэтому, как только они открыли дверь и на них пахнуло теплом и коровьим духом, к ним бросилась плотная крепкогрудая молодая женщина в белом халате и такой же белой косынке.

– Надежда, – сказала она несколько басовитым голосом, улыбнувшись. – Я вас уже давно жду. Проходите сюда! – и она распахнула дверь в небольшую комнатку со столом посередине.

На покрытом скатертью столе стояли пять стаканов и кувшин.

– Сначала отпробуйте нашего молока. Вы же, наверное, устали, пока дошли.

Настенька, не ожидавшая такого радушного приёма, переводила по инерции слова женщины, думая совсем о другом. Ей было очень приятно, что их приход не застал никого врасплох, что им улыбаются везде, кроме возмутившейся продавщицы, но и та потом улыбалась, тем, что вот сейчас их угощают молоком, и это вполне соответствует русскому гостеприимству, о котором она даже не подумала рассказать норвежцам, но они видели это сами.

Между тем, Надежда разлила молоко по стаканам, по-хозяйски повела рукой, приглашая выпить, и тоже взяла стакан. Она первая сделала глоток молока, как бы говоря, что бояться нечего: я пью, и вы пейте, пожалуйста.

Когда все выпили, похваливая, ещё тёплое парное молоко, резко отличающееся от привычного уже порошкового продукта и ароматом, и богатством жира, хозяйка предложила добавку, от которой никто не отказался – обедали-то давно – и, вытерев губы салфеткой из заблаговременно приготовленной пачки, Надежда пригласила пройти посмотреть на коров.

По длинному хлеву справа и слева, отгороженные друг от друга, стояли упитанные рогатые животные, умильными глазами встречающие людей, тянущиеся к ним широкими мордами и пытающиеся обязательно лизнуть подошедшего слишком близко человека, но переводя взгляд на хозяйку, строго окрикивающую одну из них:

– Ну-ну, Манька, не балуй!

В конце коровника исподлобья глядел на фотографирующих мужчин огромный чёрный бык. Весь его вид выказывал силу и мощь, сопровождавшиеся недовольным взглядом, так что казалось, что приближаться к нему опасно. Это же подтвердила Надежда:

– С Борькой поосторожнее. Он ласки не любит. Но именно на него приходят специально смотреть и делать фото.

А Борька нагнул голову, выставив вперёд угрожающие рога, и протяжно замычал, как бы говоря: «Да, я такой. Со мною не шути».

Налюбовавшись на быка Борьку, экскурсанты собирались возвращаться, как их остановила Надежда:

– Вы можете здесь и выйти. Вам же ещё свинарник надо посмотреть. Я вас провожу.