Наставники. Коридоры власти

И тотчас — опять-таки как ревнивец, чье душевное равновесие нарушено, — он стал допытываться о подробностях. Кто там мог быть? Где это было? Газета, в которой появилась заметка, принадлежала к числу самых реакционных — это был вражеский лагерь. Мы знали, кто именно из членов парламента снабжает ее сведениями. Но ведь этот человек — насквозь продажный, но удивительно приятный в обращении — прислал Роджеру письмо, заверяя, что поддержит его. Неужели он в последнюю минуту переметнулся? Я покачал головой. Нет, на него в данном случае, безусловно, можно положиться. Просто он не прочь заработать малую толику в газете.

— Недалеко то время, когда мы будем выгонять таких субъектов из парламента, — сказал Роджер с облегчением и в то же время со злостью.

— Ну а ученые, — сказал я. — Кто все-таки мог там быть?

Роджера это не интересовало. Сейчас его интересовало только одно: настроение членов парламента. Когда я уходил, он все еще снова и снова, как одержимый, перебирал имена своих коллег, прикидывая, кто из них мог быть на этой встрече и можно ли рассчитывать на их голоса.

Вернувшись в свой кабинет, и я повел себя немногим лучше. Обсуждение законопроекта должно начаться в понедельник, во второй половине дня. А на следующий день вечером состоится голосование. Ждать еще четверо с половиной суток. Я взял первую попавшуюся папку из корзинки «Для входящих бумаг». В ней лежал доклад, написанный великолепным почерком, составленный в ясных, точных выражениях. Но мне не захотелось его читать.

Я сидел погруженный в невеселые думы. В какую-то минуту позвонил Маргарет, спросил — нет ли новостей, хотя сам не знал, каких, собственно, новостей жду.

В дверь постучали — не в ту, что вела в секретариат и откуда могли бы явиться посетители, а в дверь, ведущую в коридор и обычно неприкосновенную. Вошел Гектор Роуз; с тех пор как мы работали вместе, он, кажется, всего лишь второй раз пожаловал ко мне без предупреждения.

— Прошу прощенья, дорогой Льюис. Извините меня за вторжение. Извините, что помешал…

— Мешать-то особенно нечему, — сказал я.

— Вы всегда так завалены работой… — он кинул взгляд на чистый стол, на корзинку «Для входящих», в которой громоздились папки, и его губы тронула ледяная усмешка. — Как бы то ни было, дорогой Льюис, прошу прощенья, что нарушил ваши чрезвычайно плодотворные раздумья.

Даже теперь, после стольких лет знакомства, даже в минуты крайнего душевного напряжения я всегда терялся и не знал, как реагировать на поток его изысканных любезностей. Остряки из Казначейства, знавшие, что скоро он выходит в отставку и что терпеть осталось недолго, пустили шуточку, которая — подобно некрологу, написанному в преддверии кончины грозы департамента, — мигом обошла все отделы:

«У нашего Роуза все розы без шипов — сплошное розовое масло».

Много они понимали!

Поизвинявшись еще немного, он сел. Взглянул на меня белесыми глазами и объявил:

— Считаю своим долгом сообщить вам, что вчера вечером я имел своеобразное удовольствие познакомиться с вашим приятелем, доктором Бродзинским.

— Где же?

— Как ни странно, в компании некоторых знакомых нам политических деятелей.

Мне сразу вспомнилась заметка в газете, и я сказал:

— Так и вы там были?

— Откуда вы знаете?

Я назвал газету.

Роуз вежливо улыбнулся и заметил:

— Я как-то не испытываю потребности читать эти ведомости.

— Но вы были там?

— Именно это я и пытаюсь довести до вашего сведения, дорогой мой Льюис.

— А каким образом вы получили приглашение?

Он снова вежливо улыбнулся.

— Я посчитал своим долгом его получить.

Тут он отбросил высокопарный слог и язвительно и точно рассказал мне, как было дело. Бродзинский, делая последнюю попытку подстрекнуть недовольных политикой Роджера, решил использовать свои связи среди высокопоставленных консерваторов. Но вместо того, чтобы снова обрушиться прямо на Роджера, он предпочел окольный путь и повел атаку на Уолтера Льюка. Он шепнул кое-кому из крайне правых — уцелевших в правительстве вдохновителей Суэцкого кризиса, — что это Льюк ввел в заблуждение Роджера своими советами. И вот небольшая группа раскольников пригласила Бродзинского на обед. На этот же обед, решив по недомыслию, что этого требует вежливость, они пригласили и Уолтера Льюка. А также Гектора Роуза, который, правда, сам позаботился о приглашении.

— Не мог же я отдать на растерзание нашего превосходного Льюка, — сказал он. — И потом, я решил, что мне не мешает послушать, о чем пойдет речь. Я имею некоторое влияние на лорда А. (он назвал предводителя группы раскольников, того самого, который по недомыслию оказался излишне вежливым. Трудно было поверить, что он — приятель Гектора Роуза, но они вместе учились в школе, а в понимании английского официального мира это что-то да значит).

Между Бродзинским и Льюком вспыхнула бурная ссора. Лорд-Норт-стрит была накануне вечером не единственным местом, где люди, занимающие видное положение в обществе, пустили в ход кулаки.