Наставники. Коридоры власти

Как только он ушел, я взглянул на часы. Без двадцати двенадцать. На этот раз я не стал размышлять и мешкать. Через комнату секретарей я вышел в коридор и быстрыми шагами направился к Осбалдистону. Я сворачивал из коридора в коридор, обходя три стороны здания Казначейства — квадрата, построенного весьма неэкономно, с пустым двором-колодцем внутри, — против обыкновения не думая о причудах архитектуры прошлого века. Я не замечал даже высоких пожелтевших стен, темного, убегающего вдаль коридора, огороженных закутков, где на табуретках сидели рассыльные, погруженные в чтение отчетов о бегах и скачках, табличек на дверях, на которых можно было смутно различить в полумраке: «Сэр У. Р., кавалер ордена Британской империи», «Сэр У. Д., кавалер ордена Бани». Здесь было темновато, привычно, знакомо, путешествие по основательно изученному маршруту; двери мелькали мимо меня, как станции метро.

Я собирался выйти на последнюю прямую, которая вела к кабинету Дугласа, и тут он сам появился из-за угла. Он шел, весь устремясь вперед, держа в руке папку с какими-то бумагами.

— А я к вам, — сказал я.

— У меня совещание, — ответил Дуглас.

Он не старался уклониться от разговора со мной. Но возвращаться к нему в кабинет уже не было времени. Мы стояли в коридоре и разговаривали вполголоса. Время от времени распахивалась то одна, то другая дверь: служащие торопливо проходили мимо, искоса поглядывая на начальство. Некоторые из них, без сомнения, знали, что мы с Дугласом — близкие друзья. Наверно, они думали, что мы в последнюю минуту перед совещанием утрясаем какой-то вопрос или же небрежно и в то же время дотошно, как умеют лишь высшие чиновники, что-то обсуждаем, желая сэкономить время и избежать межведомственной переписки.

Это было не совсем так. Во время разговора я всматривался в Дугласа со смешанным чувством симпатии, жалости и безотчетной злости. Он сильно переменился за время болезни жены — он менялся буквально на глазах. В чертах его появилась особая горечь, какую замечаешь в лицах, не по годам моложавых и, однако, уже отмеченных печатью старости. Прежде время словно не касалось его, совсем как Дориана Грея, на которого он ни в чем другом похож не был, — но все это было в прошлом.

Три раза в неделю Маргарет ездила в больницу к его жене. Сейчас Мэри не могла даже закурить сигарету без посторонней помощи.

— Интересно, как далеко может зайти паралич? — сказала она как-то с просветленным мужеством, из-за которого еще тяжелей было смотреть на нее.

Несколько раз, когда и клуб, и опустевший дом становились ему невыносимы, Дуглас оставался ночевать у нас. Однажды в минуту откровенности он скорбно поведал нам, что непрестанно думает о ней, о том, как она лежит, прикованная к постели, без движения, а вот он свободен и здоров.

Но сейчас все это вылетело у меня из головы.

— Что вам известно о последнем выпаде против Куэйфа? — сказал я.

— О чем вы?

— Вы отдаете себе отчет, что они нападают на каждого, кто хоть как-то с ним связан? Теперь жертвой стал Уолтер Льюк…

— Войны без жертв не бывает, — ответил Дуглас.

— Но вы не станете отрицать, что этих людей вы пригреваете и ободряете, — сказал я зло.

— Да вы о чем? — Его лицо вдруг окаменело. Он был взбешен не меньше моего, — взбешен именно потому, что раньше наедине мы часто бывали откровенны друг с другом.

— О том, что ни для кого не секрет, что вы несогласны с Куэйфом.

— Ерунда!

— Кому вы это говорите?

— Вам! И вы должны верить! — сказал Дуглас.

— Чему я должен верить?

— Вот что, — сказал он. — Вы всегда считали, что у вас есть право на собственное мнение. Не такое уж собственное, кстати сказать. Такое же право есть и у меня. Я никогда этого не скрывал. И никогда не вводил мистера Куэйфа в заблуждение на этот счет. Я считаю, что он не прав, и он о моем мнении прекрасно осведомлен. Но, кроме него, об этом знаете только вы, да еще два-три человека, которым я доверяю.

— Знают и другие.

— И вы считаете, что ответственность за это несу я?

Он весь побагровел.

— Давайте не будем горячиться, — сказал он. — Если мой министр одержит победу, я сделаю все, чтобы быть ему полезным. Это означает, что я буду проводить политику, в целесообразность которой не верю. Что ж, мне не впервой. Я постараюсь, чтобы его политика действительно оправдала себя. Без ложной скромности скажу, что смогу делать это не хуже других.

Все это было совершенно справедливо.

— Но по-вашему, он не может победить? — сказал я.

— А по-вашему?

Его взгляд стал острым, оценивающим. Можно было подумать, что мы обсуждаем условия перемирия, нащупываем, каких можно добиться уступок.

— Во всяком случае, вы постарались затруднить ему победу, — снова не удержался я.

— Я делал именно то, о чем вам уже говорил. Не больше и не меньше.

— Вы неплохо умеете подпевать — куда лучше многих из нас.

— Не понимаю.

— Ну как же! Вы избрали именно тот курс, которого ждали от вас очень многие весьма влиятельные люди — так? Почти все они отнюдь не желают, чтобы Роджер Куэйф добился своего — так?

С какой-то непонятной отрешенностью он ответил:

— Может быть, и так.