Наставники Лавкрафта (сборник)

Утро было холодным. Анжело очнулся на рассвете. Он продрог до костей: все в нем заледенело, казалось, даже кровь замерзла в жилах, да и все тело покрывала роса. Он открыл глаза: небо едва посерело, и еще различимы были звезды. Юноша был так слаб, и так медленно билось у него сердце, словно после обморока. Медленно повернул голову, которая покоилась на холмике, как на подушке, – но рядом никого не было. Внезапно его охватил ужас – неведомый и непонятный; он вскочил на ноги и побежал прочь, вверх из ущелья, и ни разу не остановился – даже не обернулся – до тех пор, пока не оказался у дверей собственного дома на окраине деревни.

В тот день за работу он взялся в унынии. Часы тянулись медленно, и солнце еле ползло по небосклону, пока наконец не коснулось моря и не утонуло в нем, а островерхие утесы Маратеа на востоке не обагрились кровью заката. Анжело взвалил на плечо свою тяжелую мотыгу и ушел с поля. Он чувствовал сейчас себя лучше, чем утром, когда приступил к работе, и дал себе зарок, что отправится прямо домой. К ущелью не пойдет, а приготовит себе плотный ужин, потом ляжет в постель и проведет в ней всю ночь, как и надлежит поступать доброму христианину. На этот раз призрак с ледяным дыханием и алыми губами не совратит его и не будут терзать видения, полные ужаса и восторга…

Он отправился к деревне. С полчаса минуло, как зашло солнце. Церковный колокол разнесся эхом по окрестностям, извещая всех добрых людей, что дела дневные завершены. В этот момент Анжело обнаружил, что находится у развилки тропы. Здесь она разделялась: левая – в гору – вела к деревне, правая – вниз – в ущелье. Там густая крона каштана затеняла путь, и тропка терялась в этой тени. Здесь он на минуту замешкался, стянул потрепанную шляпу с головы и посмотрел на море, стремительно темневшее на западе; губы его беззвучно шевелились, привычно шепча вечернюю молитву. Бормотание было едва слышно, а смысл слов не достигал сознания: Анжело едва ли осознавал, что говорит, до тех пор, пока не произнес громко и отчетливо: «Кристина»! Вместе с этим решимость и воля внезапно покинули юношу, а реальность вдруг странным образом исчезла – он погрузился в транс и, словно лунатик, совершенно не сознавая, что делает, двинулся вниз по тропинке в сгущающуюся тьму. А Кристина скользила подле него и шептала ему на ухо странные, но такие сладостные слова… Случись ему вдруг очнуться, он, конечно, совершенно не понял бы их значения, но сейчас они казались исполненными чудесного смысла – ничего прекраснее он никогда не слышал! А еще она целовала его, но целовала не в губы… Он чувствовал на шее ее острые поцелуи: они жалили горло, и он знал, что уста ее алы… Безумный сон простерся над сумраком, тьмой, лунным светом и всем великолепием летней ночи.

А на рассвете он очнулся все на том же холмике – едва живой… то приходя в сознание, то теряя его, истекая кровью и все же страстно желая новых прикосновений тех же алых губ… А затем опять пришел страх, и юноша снова впал в ту же безотчетную панику, что и накануне. Его охватил невыразимый смертельный ужас – защита, что стоит, оберегая на нас на границе мира, которого мы не знаем и познать который нам не дано; но его мы ощущаем, когда ледяная дрожь пронзает нас до костей, а волосы шевелятся от прикосновения призрачной длани. И вновь Анжело скатился со своего ночного ложа и опрометью бросился прочь – вверх по тропинке из ущелья, к деревне. Но теперь шаг его был еще менее верен, чем прежде, и он задыхался, шатаясь от слабости. А еще его мучила ужасная жажда; потому, едва достигнув прозрачного ручья, что струился у подножья холмов на полпути к селению, он опустился на колени, окунул лицо и руки в воду и принялся, захлебываясь, пить – то была жажда человека, что всю ночь пролежал на поле боя, истекая кровью.

Теперь она держала его крепко. Он не мог спастись от нее. И каждый вечер, в сумерках, безвольно шел к ней. Тщетно он пытался избрать другую дорогу домой – ту, что идет подальше от ущелья. Напрасно каждое утро клялся себе, что пойдет прямо в деревню и без остановки минует проклятое место. Все было зря: едва солнце тонуло в море, а живительная прохлада опускалась на уставшую землю, его ноги сами сворачивали на прежний путь, а она уже ждала его в тени каштанов, и все происходило так же, как и накануне: она впивалась своими поцелуями в его белую шею и, обвив рукой, влекла его вниз. А кровь убывала, и чем меньше ее оставалось в жилах юноши, тем голоднее становилась она и день ото дня ненасытнее делалась ее жажда…

С каждой новой зарей все труднее был путь наверх, все тяжелее давались дневные труды, а мотыга, казалось, была неподъемной, и Анжело едва справлялся с нею. Теперь он вообще ни с кем не общался и даже не разговаривал. Земляки решили, что парень «сохнет от любви», и определили предмет страданий – ту самую девушку, с которой он должен был обвенчаться, пока не потерял наследство. Но обстоятельство это рождало в них не сочувствие, а только насмешку: не в чести у деревенских романтические бредни.