Наставники Лавкрафта (сборник)

– Должен сказать, – заметил Хольгер, вновь взявшись набивать трубку, – такого рода вещи случаются повсеместно. А все потому, что в убийстве, как и во внезапной и необъяснимой смерти, есть некое очарование. Своеобразный шарм, если хотите. Тем более когда это случается в такой романтической стране, как эта. События, которые в иной обстановке можно назвать отвратительными, здесь приобретают особый драматизм и таинственность. Потому что это Италия, а мы живем в цитадели, которую выстроил Карл V для защиты от самых настоящих пиратов-берберов.

– Что-то такое в этом, действительно, есть, – согласился я.

Вообще-то, Хольгер очень романтичный малый, но всегда стремится объяснить, что и почему он чувствует.

– Полагаю, тело бедной девушки все-таки обнаружили. Вместе с сундуком, – произнес он после паузы.

– Если вам и в самом деле интересно, – отвечал я, – могу рассказать историю до конца.

К тому времени луна поднялась выше, и силуэт на фоне холма стал виден еще отчетливее, чем прежде.

* * *

Очень скоро деревня вновь погрузилась в привычную спячку. Никто не скучал об Аларио. Хотя он и был родом из этих мест, но считался чуть ли не чужаком – слишком долго прожил вдали, в Южной Америке. Анжело жил в недостроенном жилище. Старая служанка ушла, потому что платить ей было нечем. Впрочем, изредка она навещала дом, чтобы постирать юноше белье. Видимо, в память о прежних днях. После смерти отца, кроме дома, молодой человек унаследовал еще небольшой клочок земли на некотором удалении от деревни. Пытался его возделывать, но без особого энтузиазма, поскольку знал, что налоги за дом и за землю внести не сможет, а потому имущество будет конфисковано государством. Если прежде им не завладеет кредитор, который ссудил покойного отца строительными материалами: обратно взять их он отказался.

Анжело чувствовал себя глубоко несчастным. Пока отец был жив и богат, каждая девушка в деревне была влюблена в него. Но теперь все переменилось. Как приятно, когда тебя уважают, тобой восхищаются, когда тебя наперебой приглашают зайти и выпить вина (особенно те, у кого в семье дочь на выданье). И как тяжко, когда тебя не замечают, а то и смеются вслед – потому что грабители лишили тебя богатства. Юноша жил один и в одиночестве готовил себе скудную еду. Уныние и меланхолия охватывали его все сильнее и сильнее.

Когда дневные труды заканчивались и спускались сумерки, Анжело вместо того, чтобы проводить время со сверстниками, уходил за деревню и в одиночестве бродил по пустошам – до тех пор, пока не наступала ночь. Тогда он возвращался домой и, не зажигая лампы (при его бедности масло приходилось экономить), ложился спать.

Но в часы этих одиноких странствий начали являться молодому человеку странные видения – словно грезы наяву. Порой, присев где-нибудь на пне или поваленном дереве – там, где тропинка, петляя, стремится вниз в ущелье, – он, без сомнения, видел женщину. Она, босая, бесшумно появлялась из-за груды камней и шла к нему навстречу, потом в десятке метров от него останавливалась под сенью кроны большого каштана и манила его к себе, не говоря при этом ни слова. Хотя ее лицо и фигура были в тени, он знал, что губы у нее алые и, приоткрытые в улыбке, обнажают два маленьких прелестных острых зубика. Он прежде почувствовал, а не увидел это, и знал, что это Кристина, и ведомо ему было, что она мертва. А еще он совсем не боялся – ведь знал, что это сон. Вот если бы это случалось наяву, тогда следовало опасаться.

Когда бы в сумерках Анжело ни подходил к тропинке, ведущей в ущелье, женщина уже ожидала его. И очень скоро ему стало казаться, что с каждой встречей расстояние между ними – понемногу, но день ото дня – сокращается. Во всяком случае, поначалу он различал только ярко-алый рот женщины; потом уже и черты ее бледного лица сделались отчетливо видны; а затем и глаза – были они глубоки и смотрели требовательно и жадно.

Как раз глаза его и притягивали. Мало-помалу Анжело свыкся с мыслью, что однажды не сможет встать и просто уйти домой, а пойдет вслед за видением – туда, откуда оно возникло, – вниз, в ущелье. А она уже была все ближе. Щеки у женщины не были бледными, – во всяком случае, они не выглядели так, как у покойника. Но были впалыми, как у человека, страдающего от голода. И глаза горели голодным, неутоленным огнем. Они пожирали юношу, проникали в душу и подчиняли – близились и близились, и вот… вошли в него и подчинили совершенно. Едва ли он мог сказать, каким было ее дыхание: горячим как пламя или холодным как лед; вспыхивали его губы от прикосновений ее алых губ – или их сводило от холода; что происходило от касаний ее рук – пузырились ожоги или сводило запястья от мороза. Он даже не мог сказать точно, спал ли он или бодрствовал, а она – живой была или все-таки мертвой… Но одно он знал точно: она любила его – единственное существо из всех, сущих и несущих, земных или призрачных. И он не мог противостоять ее чарам.

Когда в ту ночь луна взошла над горизонтом, призрачная тень над тем холмом уже была не одна…