Наставники Лавкрафта

Конечно, как и всякий новичок, я мнил себя первооткрывателем. В то время я ничего не знал о тысячах умнейших людей, занятых теми же исследованиями, что и я сам, и вооруженных инструментами в тысячу раз более сильными, чем мой. Имена Левенгука, Уильямсона, Спенсера, Эренберга, Шульца, Дюжардена, Шакта и Шлейдена были мне абсолютно незнакомы – или, даже зная их, я не представлял их настойчивых и изумительных исследований. Я верил, что в каждом новом образце криптогама[53], который я помещал на предметное стекло своего микроскопа, открываю прежде неведомые миру чудеса. Я хорошо помню охвативший меня трепет восторга и восхищения, когда впервые обнаружил обыкновенную коловратку (Rotifera vulgaris), расправляющую и сжимающую свои гибкие спицы и словно бы вращающуюся в воде. Увы! Став старше, я приобрел несколько работ, посвященных моему любимому занятию, и обнаружил, что стоял лишь на пороге той науки, изучению которой величайшие люди эпохи посвятили всю свою жизнь и интеллект.

По мере того как я взрослел, мои родители, не видевшие вероятности хоть какого-то практического применения разглядывания кусочков мха и капель воды через медную трубку и кусочек стекла, настаивали, что я должен выбрать профессию. Они мечтали о том, чтобы я устроился в контору моего дяди Итана Блейка, преуспевающего торговца, ведущего дела в Нью-Йорке. Но это предложение я решительно отверг. У меня не было склонности к торговле, я лишь потерпел бы неудачу, и я отказался быть торговцем. Но мне необходимо было выбрать какое-то занятие. Мои родители были благочестивыми гражданами Новой Англии и настаивали на необходимости трудиться. Благодаря завещанию моей бедной тети Агаты, я, достигнув совершеннолетия, унаследовал бы небольшое состояние, достаточное для того, чтобы не знать нужды, – но было решено, что я не стану просто дожидаться совершеннолетия, а сыграю более благородную роль и проведу предшествующие ему годы в обретении независимости. После долгих размышлений я подчинился желанию семьи и выбрал профессию. Я принял решение изучать медицину в Академии Нью-Йорка. Такой вариант будущего меня устраивал. Переехав от родственников, я мог бы распоряжаться своим временем так, как сам этого пожелаю, не боясь, что это обнаружится. Покуда я платил за обучение в Академии, я мог при желании пропускать лекции; поскольку я был далек от желания сдавать экзамены, не было опасности, что меня «завалят». Кроме того, большой город подходил мне. Здесь я мог найти превосходные инструменты, новейшие публикации, знакомства с людьми, чьи интересы и стремления были схожи с моими, – проще говоря, все то, что было необходимо, чтобы посвятить всю свою жизнь моей обожаемой науке. У меня было много денег и мало желаний, не связанных с моим осветительным зеркалом с одной стороны и приборным стеклом с другой, так что же могло помешать мне стать знаменитым исследователем потаенного мира? Полный самых радужных надежд, я покинул свой дом в Новой Англии и обосновался в Нью-Йорке.

II

Моим первым шагом, естественно, было найти подходящие апартаменты. Спустя четыре дня я нашел их на Четвертой Авеню: очень красивый второй этаж, без мебели, с гостиной, спальней и небольшой комнатой, которую я собирался переоборудовать в лабораторию. Я обставил свое жилье простой, но весьма элегантной мебелью и затем посвятил все силы украшению храма той религии, которой поклонялся. Я посетил знаменитого оптика Пайка и подверг осмотру его великолепную коллекцию микроскопов: составной микроскоп Филда, микроскопы Хингема, Спенсера, бинокулярный микроскоп Начета (основанный на принципах стереоскопии) и стоявший выше их всех цапфовый микроскоп Спенсера, сочетающий в себе величайшее количество усовершенствований, практически свободный от тремора. Вместе с тем я приобрел всевозможные аксессуары: тубусы, микрометры, камеру-лючиду, рычаг для предметного стекла, ахроматические конденсаторы, белый облачный осветитель, призмы, параболические конденсаторы, поляризационный аппарат, щипцы, водные боксы, накладные трубки, а также множество других вещей, которые были бы весьма полезны в руках опытного микроскописта, но, как я позже обнаружил, в настоящее время не имели для меня никакой ценности. Годы практики требовались, чтобы понять, как пользоваться сложным микроскопом. Пока я совершал эти дорогостоящие покупки, оптик смотрел на меня с подозрением. Очевидно, он был не уверен, считать ли меня научной знаменитостью или сумасшедшим. Думаю, склонялся к последнему. Наверное, я и был сумасшедшим. Любой гений сходит с ума по тому предмету, в котором он гениален. Неудачливый же сумасшедший получает прозвание полоумного и бесчестье.