Наставники Лавкрафта

Сумасшедший или нет, я принялся за работу с таким усердием, которым во все времена могли похвастаться лишь немногие студенты-исследователи. У меня было все для того, чтобы изучить ту тонкую науку, которая меня захватила. Науку, требующую самого серьезного терпения, самых глубоких аналитических способностей, самой твердой руки, самого неутомимого глаза, самых изощренных и искусных манипуляций. Долгое время половина приборов просто лежала на полках лаборатории, которая теперь была оснащена всевозможными приспособлениями для усовершенствования моих исследований. Причина была в том, что я не знал, как использовать некоторые из этих принадлежностей, поскольку никогда не учился микроскопии, а те инструменты, предназначение которых теоретически понимал, были мне мало полезны до тех пор, пока на практике я не смог достичь необходимой тонкости в обращении с ними. И все же мои амбиции были столь неистовы, таким непреклонным было упорство моих экспериментов, что, как ни сложно в это поверить, в течение года я стал искусным микроскопистом – как в теории, так и на практике. В процессе этой работы, подвергая образцы всех попадавшихся мне на глаза субстанций воздействию линз микроскопа, я стал первооткрывателем – в весьма скромном смысле, это правда, ведь я был очень неопытен, но все же – первооткрывателем. Это я разрушил теорию Эренберга о том, что Volvox globator[54] – животное, и доказал, что его «монады» с желудками и глазами были лишь фазами развития растительной клетки и, достигнув взрослого состояния, были не способны совокупляться или размножаться каким-либо образом, без чего ни один организм, стоящий на ступени развития выше, чем овощ, не может считаться полноценным. Именно я решил своеобразную проблему вращения клеток и щетинок растений в мерцательном сцеплении, несмотря на утверждения Уэнема и прочих, что мое объяснение было результатом оптического обмана.

Но, невзирая на эти открытия, ставшие результатом кропотливого и мучительного труда, я испытывал ужасную досаду. На каждом шагу я обнаруживал, что меня тормозит несовершенство инструментов. Как и все микроскописты, я давал волю своему воображению. Несомненно, это обычная жалоба многих исследователей относительно того, что они искупают изъяны своих инструментов собственными измышлениями. Я представлял необъятные глубины природы, которые ограниченные возможности моих линз не позволяли мне исследовать. По ночам я лежал без сна, конструируя воображаемый микроскоп безмерной силы, представляя, как с его помощью проникаю сквозь все оболочки материи до первоначального атома. Как я проклинал те несовершенные средства, которые мне приходилось использовать из-за нужды и невежества! Как стремился раскрыть секрет идеальной линзы, чья увеличительная сила была бы ограничена лишь разрешающей способностью объекта и которая в то же время была бы избавлена от сферических и хроматических искажений, – одним словом, от всех тех препятствий, о которые постоянно спотыкается несчастный микроскопист! Я был убежден, что можно построить простой микроскоп с единственной, но сильной и совершенной линзой. Пытаться довести до подобного совершенства составной микроскоп было бы ошибкой, ведь он со своей стороны был лишь частично успешной попыткой исправить упомянутые недостатки простого микроскопа, победив которые больше нечего было бы и желать. Мысля таким образом, я стал микроскопистом-конструктором.

Спустя год, посвященный этому новому занятию, экспериментам со всеми мыслимыми веществами: стеклами, драгоценными камнями, кремнем, кристаллами и искусственными кристаллами из сплавов различных стекол, – проще говоря, испробовав столько же вариантов линз, сколько глаз у Аргуса[55], я обнаружил, что нисколько не продвинулся к цели, если не считать обширных познаний в области производства стекла. Я умирал от отчаяния. Мои родители были весьма удивлены полным отсутствием прогресса в моих занятиях медициной (с тех пор, как я приехал в город, я не посетил ни одной лекции), а расходы на мое безумное увлечение были настолько велики, что серьезно меня обременяли.

Я пребывал в этом подавленном состоянии духа, экспериментируя в лаборатории с маленьким алмазом – этот драгоценный камень, благодаря своей способности к преломлению, всегда занимал меня больше других, – когда юноша из Франции, живший этажом выше и имевший привычку заглядывать ко мне время от времени, вошел в комнату.