Наставники Лавкрафта

– Батюшки! – снова вскричала моя подруга; улавливать логику моих рассуждений было свыше ее сил. И все же она тащилась следом за мною по сильно изрытому участку, по извилистой тропинке, заросшей травою; это был непростой, утомительный процесс, и когда мы прошли половину пути, я остановилась, чтобы дать ей перевести дух. Я поддерживала Гроуз, благодарная за содействие, уверяя, что она может оказать мне серьезную помощь; это придавало свежие силы нам обеим, и еще через несколько минут мы добрались до точки, откуда увидели лодку там, где я и предполагала.

Лодку намеренно спрятали поглубже и привязали к стойке ограды, которая в этом месте доходила до кромки воды, что облегчало высадку. Поглядев на пару коротких, тяжелых весел, вынутых из уключин, я подумала, что маленькая девочка могла справиться с ними лишь чудом; но к этому часу я уже долго жила среди чудес и слишком много волновалась по более необычным поводам. В ограде была калитка; пройдя через нее, мы вскоре оказались на открытом пространстве. И тут мы обе разом вскрикнули: «Вот она!»

Флора стояла невдалеке от нас на траве, улыбаясь, как будто отмечая завершение своего спектакля. Потом вдруг наклонилась и вырвала – так, словно за этим и пришла – большой, уродливый пучок увядшего папоротника. Я мгновенно догадалась, что она недавно вышла из рощи. Флора ждала, пока мы подойдем, сама не сделав ни шага, а наше приближение (я это осознавала) отличалось поразительной торжественностью. Девочка улыбалась и улыбалась, и наконец мы сошлись; но все это происходило в тишине, отчетливо зловещей.

Миссис Гроуз первой очнулась от колдовских чар: она упала на колени и, прижав дитя к груди, так и застыла, обнимая нежное, податливое тельце. Пока длился этот немой акт обожания, я могла лишь наблюдать со стороны, и особо внимательно, так как Флора смотрела на меня поверх плеча доброй женщины. Лицо ее было теперь серьезно, сияние угасло; но от этого я еще сильнее позавидовала простоте Гроуз. Однако ничего больше за эти минуты не случилось, только Флора уронила наземь свой дурацкий пучок папоротника. По сути, мы тем самым сказали друг другу, что придумывать предлоги уже бесполезно. Когда Гроуз наконец поднялась на ноги, она взяла девочку за руку, и так они стояли передо мной, и нашу особую сдержанность подчеркивал взгляд экономки, откровенно говоривший: «Пусть меня хоть повесят, я буду молчать!»

Молчание нарушила Флора, уставившаяся на меня с простодушным изумлением. Ее поразил наш непривычный вид.

– Ой, а где же ваши шляпки?

– Там же, где и твоя, милочка! – быстро отпарировала я.

Обычная веселость уже возвратилась к ней, и мой ответ, видимо, удовлетворил ее.

– А где Майлс? – добавила она.

Этот простой и дерзкий вопрос окончательно добил меня; три слова вылетели, как клинок из ножен, и от этого толчка чаша, уже полная до краев, которую долгими неделями держала я высоко, пролилась, и я поняла, прежде чем заговорила, что настал потоп.

– Я скажу тебе, если ты скажешь мне… – собственный голос я слышала, словно чужой, он задрожал, и я умолкла.

– Ладно, а что?

Тревожное ожидание миссис Гроуз бросалось в глаза, но было уже поздно, и я произнесла ласково:

– Будь добра сказать, душенька, где мисс Джессель?

XX

Как и после нашего с Майлсом разговора на кладбище, все сразу переменилось. Многое я давно поняла из того факта, что имя той особы никогда не упоминалось между нами, но сейчас, когда оно прозвучало, прорыв завесы молчания, судя по быстрому, сердитому и испуганному взгляду девочки, был подобен разбитому вдребезги стеклу. Мой натиск тотчас исторг у миссис Гроуз предупредительный вопль, словно она пыталась остановить удар, и за этим криком испуганного или даже раненого существа, спустя несколько секунд, раздался мой собственный стон. Я схватила свою спутницу за руку.

– Она здесь, здесь!

Мисс Джессель стояла на противоположном берегу, так же, как и в прошлый раз, и, как ни странно, это меня поначалу обрадовало: я получила доказательство! Она явилась, и это оправдывало меня; она была видна, а значит, меня нельзя было назвать ни жестокой, ни безумной. Она предстала и перед бедной перепуганной Гроуз, но явилась она ради Флоры; и из всех моих тогдашних чудовищных впечатлений не было, пожалуй, момента столь необычайного, как тот, когда я сознательно послала ей, бледному и ненасытному демону, мысленную благодарность, почему-то уверенная, что она уловит ее и поймет.