Наставники Лавкрафта

Она стояла во весь рост на том месте, откуда мы с подругой недавно ушли, и каждый дюйм этого расстояния был пронзен ее злобой, ее темным желанием. Яркость видения и острота чувств сохранялись лишь доли минуты, но я успела заметить оцепенение Гроуз и взгляд, направленный туда, куда я указала – неоспоримый признак того, что и она увидела наконец, – и тогда я перевела взгляд на девочку. Реакция Флоры стала для меня, честно сказать, гораздо более потрясающим откровением, чем я ожидала. Она вряд ли выказала бы свое огорчение, но могла хотя бы просто взволноваться. Выслеженная нами, она была начеку и постаралась бы подавить всякие проявления своих чувств; но при первом же взгляде меня постигла болезненная неожиданность.

Я ужаснулась, увидев, что на розовом личике не дрогнул ни один мускул, Флора даже не притворилась, что смотрит в указанную мною сторону на чудо, но повернулась ко мне с выражением жесткой, суровой серьезности, абсолютно новым, невиданным; казалось, она изучает, обвиняет, судит меня. Это был удар, превративший девочку в видение, способное испугать меня до дрожи. И я дрогнула, хотя в тот момент моя уверенность, что Флора все отлично видит, была крепка как никогда, и, стремясь защититься, я яростно призвала ее в свидетели.

– Ах ты, маленькая злосчастная лгунья, она здесь – здесь, здесь, и ты видишь ее не хуже, чем меня!

Незадолго до того я сказала Гроуз, что в такие моменты Флора – не дитя, а старая-старая женщина, и разительное подтверждение этому она дала теперь: ее ответом стал взгляд, лишенный снисхождения, согласия, все более глубокое, а потом вдруг застывшее выражение порицания. Насколько я могу судить сейчас, эта реакция устрашила меня тогда больше, чем все остальное, хотя одновременно я заметила, что и с миссис Гроуз творится неладное, и мне следовало бы уделить ей внимание. Моей пожилой спутнице, правда, долго молчать не удалось, и она, с красным от негодования лицом, выкрикнула громко и возмущенно:

– Что за поворот, мисс! Это же ужасно! Где и что вы такое тут видите?

Мне сразу стало ясно, что с ней, так как мерзкий призрак виднелся, неколебимо и бесстрашно, на том же месте, пока она говорила. Он стоял уже минуту и не исчез, когда я, схватив экономку за плечи, чуть ли не подтолкнула ее носом в ту сторону и указала направление рукой.

– Вы не видите ее, как мы видим? Вы намекаете, что и сейчас… сейчас – нет? Она же отчетлива, как большой костер! Да поглядите же, дражайшая моя женщина, поглядите!

Она честно поглядела, как и я, и издала глубокий вздох, в котором смешались отрицание, отвращение, сочувствие: она была и довольна, что не видит, и сожалела об этом, – даже тогда меня это тронуло; я чувствовала, что она с готовностью поддержала бы меня, если бы могла. А в поддержке я очень нуждалась; то, что глаза Гроуз были безнадежно запечатаны, лишило мои доказательства опоры и тяжело ударило по моей позиции. Все рушилось, и я видела, чуяла натиск моей жуткой предшественницы, знающей о моем поражении, и в первую очередь осознавала, как с этого момента надлежит мне относиться к поразительному настроению малютки Флоры. А миссис Гроуз немедленно и страстно подкрепила это настроение, подчеркнув мое чувство крушения странным личным торжеством: она принялась утешать девочку.

– Ее здесь нет, маленькая леди, – говорила она задыхаясь, – и никто здесь не появлялся… и вы ничего такого никогда не видите, милочка моя! Как могла бы бедняжка мисс Джессель… ведь бедная мисс Джессель умерла и похоронена? Мы это знаем, верно, душенька? – сбивчиво заклинала она ребенка. – Это все просто ошибка, волнение и шутка… и мы сейчас скоренько пойдем домой!

Девочка отозвалась на это странно быстрым возвращением к пристойности, и они с Гроуз снова стали как бы единым целым, мучительно противопоставленным мне. Флора, крепко вцепившись в платье нашей общей подруги, упорно сохраняла маску осуждения, и даже в ту минуту я молила Господа о прощении за то, что ее несравненная детская красота в моих глазах внезапно исказилась, почти исчезла. Я уже говорила выше: девочка не казалась, она буквально стала жесткой до омерзения; она превратилась в заурядное, почти уродливое существо.

– Я не знаю, о чем вы говорите. Мне никто не являлся. Я ничего не видела. И никогда раньше. Вы жестокая. Вы мне не нравитесь! – Высказавшись так, словно она была вульгарной нахалкой-девчонкой с улицы, она теснее прижалась к миссис Гроуз и спрятала в ее юбках свое ужасное личико. Стоя так, она испустила почти яростный вопль: – Заберите меня, заберите меня отсюда… о, заберите меня от нее!

– От меня? – ахнула я.

– От вас, от вас! – кричала она.