Наставники

В этой книге употребляются многие предметы, вещи, некоторые очень часто. Сильнее всего мне врезалась в память мясорубка, как символ отцовской торгово-коммивояжерской специализации, как предмет большой гордости моей мамы, наконец, как механизм, ущемивший отцовский палец в момент демонстрации собравшейся публике его возможностей. Кроме того, я весьма высоко ценил фиолетовую книжицу, ежедневник на 1937 год. В него я записал: «Горит Шелл, немецкий склад, прекрасное зрелище!» Я полагал, что в каждой семье должно быть нечто подобное, что-то вроде памятной книжки или карманной истории. Потом уже, в годы после освобождения, у всех появились тетрадочки для записи поручений, умных мыслей и всего прочего. Я догадался, что мы, наша семья, начали делать это намного раньше.

Во мне течет солидная доля крови жителей Славонии, очень большая – уроженцев Лики, и совсем немного немецкой, швабской. Видно, оттуда, из подсознания, в нашей семье возникали время от времени для употребления «домашние» слова типа «фергистмайнихт», «сопляж», «погоняло» и подобные областные словечки. В сорок четвертом году появились еще более странные слова, абсолютно деформированные. Именно в те годы появились «салфетки», «Сангвиники», потом «пролетарии» и тому подобное. Наш радиоаппарат, достаточно устаревший, стали называть «Юрий Лоренц». Но милее всех мне было имя Вацулич, Вацулич был первым солдатом свободы, которого я увидел. И наконец, надо объяснить читателю, почему «ремесло» для меня эквивалентно тайному обществу, кружку, секте. Я был знаком с портными. У портных были следующие предметы: обезглавленные деревянные куклы, вечные календари до 1990 года на стенах, магниты с булавками. У каждого портного были шаблоны для каждой детали одежды, иногда они делали шаблоны из старых школьных атласов. Чтобы сделать шаблон рукава, портной резал карту Европы для второго класса гимназии: где-то разрез проходил по речке, а где-то по проходящей в реальной жизни линии фронта. Но если все придирчиво перебрать в памяти главной вещью все-таки был магнит: булавки влеклись к нему с больших расстояний, шурша по полу на манер тараканов. И конечно же, все это было увенчано по принадлежности профессиональным дипломом, взятым в рамку и прибитым к стене, но все-таки…

О ремеслах я размышлял как о народах. Прежде меня даже удивляло, почему это все говорят на одном языке, когда между людьми такая разница. Я был совершенно уверен, что ремесло, профессия – это какая-то организация, чаще всего секретная.

В детстве какие-то ремесла значили для меня много, какие-то нет. По соседству жили портные, официанты, часовщики. Я наблюдал за их часто совершенно необъяснимой работой. Потом я стал вникать в одно из самых странных занятий, в отцово приказчицкое ремесло. Приказчики, эти артисты прилавка, виртуозные упаковщики крохотных вещичек, обладатели исключительно ловких рук, работали по скобяным и другим лавкам, но мне казалось, что они – актеры, играющие в великолепном спектакле. Все это было так странно, вывернуто наизнанку, но так было, так все и вошло в книгу. Мне тридцать девять лет, но скоро будет сорок. Был бы я помоложе, прошли бы все эти дела тысяча девятьсот сорок третьего и последующих прекрасных лет нашей жизни без меня.

1972

Байки бабки Катарины

Что нам следует делать

Приходит слуга Мия Оршич и от имени всех работников спрашивает отважную, симпатичную и решительную хозяйку: «Дорогая хозяйка, что нам сегодня следует делать?», а она ему отвечает: «Ты знаешь, добрый человек, что наш хозяин находится на важном поповском Соборе в Венгрии, так что все здесь легло на наши плечи, следовательно, работай как можно лучше!»