Наставница королевы

Я низко присела в реверансе и долго не выпрямлялась, будто передо мной был сам монарх.

— Можете встать, — произнесла Анна, сидя в изукрашенном затейливой резьбой кресле, которое вполне могло сойти за трон.

На меня хлынули потоки яркого солнечного света, в лучах которого весело кружили пылинки. Захотелось чихнуть. Солнце било мне в глаза, поэтому почти не удавалось разглядеть черты лица хозяйки. Я шагнула в сторону, и взгляды наши встретились.

У самой могущественной на то время женщины Англии были глубоко посаженные холодные глаза и высокий лоб. Губы сомкнулись в тоненькую полоску, поэтому самой заметной чертой лица был классический римский нос с горбинкой. Милдред говорила, что этот нос Анна сует в дела своего супруга и всех прочих. Достаточно сказать, что сейчас, почти в полдень, она была разодета, как на бал, и увешана всевозможными драгоценностями.

— Я согласилась принять вас, — произнесла Анна, глядя на меня поверх своего выдающегося носа, — ибо почитаю необходимым сказать: несмотря на то, что из Тауэра вас освободили, вы по-прежнему находитесь под надзором. Ну-ну, что это вы так уставились на меня? — резко спросила она (вероятно, потому, что не подобало взирать на лицо той, кто стоит выше тебя).

— Простите меня, ваша светлость, — ответила я, потупившись. — Мне рассказывали, что вы происходите от великих Плантагенетов[63], монархов нашего королевства. А я прилежно изучаю историю Англии и подумала, что, глядя на вас, смогу представить себе, как они выглядели. Королевы, во всяком случае.

Анна горделиво расправила пышные юбки. Я возблагодарила Господа Бога за то, что подготовленные заранее слова сделали свое дело. Осмелившись снова взглянуть ей в лицо, я заметила, как оно смягчилось, и мысленно поблагодарила Сесила за данный им совет: «Держитесь с ней, как с настоящей королевой — возможно, тогда она прольет свои милости на смиренную подданную».

— Ах да, история английских монархов, — произнесла Анна, откашлявшись. — Мне докладывали, что вы получили хорошее образование и обучали принцессу Елизавету, когда она была маленькой.

— Несмотря на допущенные мною ошибки, ваша светлость, мы с ее высочеством очень привязаны друг к другу. Мы обе были бы до конца жизни благодарны вам, если бы нам удалось снова быть вместе.

— У принцессы Елизаветы теперь другая воспитательница, которую одобрили и назначили Тайный совет и лорд-протектор.

— В ее возрасте и с такими наставниками Елизавета уже не нуждается в воспитательнице, однако ей очень нужны верные слуги, особенно такие, кто горячо поддерживает строгую линию, направленную на утверждение протестантизма, которую проводит лорд-протектор.

— Да, да, должна признать: мой супруг считает, что ваш муж даром растрачивает свой талант на лошадей — он ведь тоже весьма начитан в вопросах новой веры.

— Заверяю вас, ваша светлость, что и господин мой Джон, и я сама, и принцесса тоже всегда были верны ее брату-королю и Тайному совету, что бы там ни говорил и ни делал Том Сеймур.

— Этот негодяй чрезвычайно дурно влиял на всех окружающих, да воздастся душе его по делам его земным!

Мне показалось, что это весьма отличается от принятой в христианстве формулы «да почиет он с миром», но я от всей души согласилась с герцогиней, хотя и прикусила язык. Можно ли считать, что эта беседа, которой я так страшилась, протекает благополучно?

— Ну, раз вы знаете о том, что в моих жилах течет кровь Плантагенетов, — сказала Анна, задрав подбородок еще выше, — то, возможно, вам известно и о том, что в свое время я служила фрейлиной у ее величества королевы Екатерины Арагонской. Вы же, насколько я понимаю, служили женщине, похитившей у королевы любовь короля, — Анне Болейн, матери Елизаветы.

Во мне вспыхнуло негодование, однако я сдержалась. Как и в Тауэре, я решила как можно короче отвечать на вопросы, только чтобы добиться своего.

— Я делала то, что мне приказывали, как и вы, вероятно.

После такого ответа Анна широко открыла глаза.

— Я хочу сказать вот что, — проговорила герцогиня скучным голосом, будто вдалбливала простые истины тупице. — Принцесса, которую я горячо люблю, невзирая на ее приверженность испанскому католицизму, вере ее матери, — это принцесса Мария, которая и поныне зовет меня своей Нэнни[64] — в благодарность за годы усердной службы ее матери.

Все пропало! Все мои старания выпросить позволение снова быть с Елизаветой обречены на провал, потому что чем старше становились Мария и Елизавета, тем меньше они ладили между собой. Слава Богу, однако, я ошиблась в своих рассуждениях. Неужто я так и не привыкла к тому, что власть имущим свойственны всевозможные капризы и неожиданные перепады настроения?

— Итак… — Герцогиня засунула в рот дольку апельсина (этот плод привозили из-за моря) и сказала, продолжая жевать: — Принцесса Мария мне пишет, что некогда вы сделали ей доброе дело, кажется, даже два и защитили ее тогда, когда она могла потерять все. Она пока не сообщила мне подробностей, но расскажет, конечно, когда мы в надлежащее время снова пригласим ее ко двору.