Настоящая фантастика 2018 [антология]

Следует признать, мое нынешнее состояние весьма похоже на то, в котором я оказался много лет тому назад, словно судьба провела меня витком диалектической спирали. Тогда я, революционер и ученый, без остатка отдавал все силы двум страстям, полностью поглощавшим мои помыслы, — борьбе за освобождение рабочего класса от капиталистического гнета и научным изысканиям, чью область я очертил столь широко, насколько возможно, ибо во мне жила глубочайшая интуиция — дробление наук на физику, химию, биологию, социологию, историю сродни дроблению единого пролетарского класса национальными границами. Границы государств препятствовали объединению пролетариата в решительной борьбе за торжество коммунизма. Границы наук — есть нарушение принципа непрерывности, господствующего в пространстве и времени.

Болезнь, увы, столь распространенная среди тех, кто избрал стезей подполье, ссылки, бегство (а ко всему этому в моем случае прибавлялась еще и наука, занятиями которой я не мог пожертвовать, уделяя ей все оставшееся от дня или ночи время), перешла в фазу, за которой неминуема смерть в судорожном кровохаркании.

Никто не посещал меня в последние часы мучительной агонии, и это являлось сознательным выбором, ибо товарищи не могли облегчить страданий, а кроме того, не следовало исключать слежки за моим жалким пристанищем агентов охранки, для которых мои посетители стали бы желанной добычей. Поэтому появление рядом человека, чье присутствие я заметил лишь в редкий момент краткого облегчения между приступами кашля, удивило и даже придало сил, ибо я узнал в нем старинного товарища Мэнни, инженера Мэнни, как он предпочитал, чтобы его называли.

Мы познакомились давно, на партийной работе, и ощущали друг в друге глубокое сродство, которое, впрочем, не переросло в дружбу, ибо Мэнни сохранял ровную дистанцию со всеми товарищами по подполью. На заводах, где он трудился, его ценили и охотно отпускали за границу, перенимать опыт Германии, Франции, Великобритании и Америки в автомобиле- и аэропланостроении, что, помимо прочего, облегчало для Мэнни выполнение партийных поручений. Он выступал связным с теми из наших товарищей, кто в силу пристального внимания охранки не мог пересекать границы Российской империи.

Ослабленный физически и морально, я не понимал, что привело Мэнни к скорбному одру умирающего от чахотки, ибо, зная холодный аналитический ум инженера, не допускал, что им двигало исключительно чувство сострадания. Сколько наших товарищей погибло в борьбе, и скольким предстоит погибнуть! Так стоила моя жизнь какого-то особого участия?

— Я хотел бы предложить вам помощь, — сказал инженер. — Природа этой помощи может выглядеть странной в глазах материалистов, каковыми мы с вами являемся, но поверьте — в ней нет мистики, лишь достижения той своеобразной науки, которой владеют посвященные. Позже я дам самые исчерпывающие объяснения, но сейчас время не терпит, мне необходимо ваше согласие эту помощь принять.

Стоит ли говорить о том, что я, конечно же, согласился? Ибо смерть — дело сильных духом, я же убедился, что не принадлежу к славной когорте, ибо готов был ухватиться за соломинку, только на шаг, на полшага отступить от бездны небытия.

— Что я должен сделать? — Но Мэнни, не считая возможным терять время на дополнительные объяснения, помог мне облачиться и, придерживая под руку, свел вниз, где стоял автомобиль — невиданное в здешних трущобах зрелище.

— Предстоит долгий путь. — Мэнни устроил меня на заднем сиденье, а сам сел за руль. Больше никаких пояснений он не дал, полностью сосредоточившись на дороге, а я впал в забытье и потому не могу сказать, сколько мы ехали и в какую сторону. Лишь когда машина остановилась и Мэнни потряс меня за плечо, я увидел каменистый берег озера, со всех сторон укрытого карельскими соснами.

Оставив меня в машине, Мэнни зашагал по берегу, а затем внезапно исчез, будто спичка погасла. Как ни всматривался я в темноту, ничего не мог рассмотреть, но вдруг в воздухе проявилось, как на фотографической пластине, округлое сооружение, похожее на яйцо, поставленное на приплюснутый конец. В боку сооружения имелось круглое отверстие, к которому вел пологий трап.

В голове роились сотни вопросов, но состояние, в котором я пребывал, не позволяло их внятно сформулировать и задать Мэнни, который тем временем вышел из этеронефа (а именно так назвалось это удивительное сооружение) и помог выбраться из машины. Я ступил на пандус и наконец-то очутился внутри, ощутив себя героем Жюля Верна, который впервые попал на борт «Наутилуса». Только если плод фантазии французского романиста предназначался для исследования глубин водного океана, то этеронеф Мэнни — для путешествий сквозь океан эфирный.

Однако узнал я об этом гораздо позже, ибо там, внутри корабля, почти сразу лишился чувств, да что там чувств! — самой жизни, ибо последние силы оставили меня, и Мэнни пришлось действовать максимально быстро.

2. Труды и дни