Настоящая работа смелых мужчин

— Нет. Точно не проводились. Иначе секретные материалы гестапо ко мне бы не попали. Их бы просто изъяли из библиотеки академии. Так что нужно попытаться попасть в клинику.

— А потом? Что потом? Думаете, Вам удастся оттуда выбраться? Вы ведь не Джеймс Бонд, и не Штирлиц!

— Да, не Штирлиц, и уж точно, не Джеймс Бонд! Просто старый хирург предпенсионного возраста. Но, ты-то, точно выберешься оттуда. Тебя официально направили в клинику для психологической реабилитации, следовательно, ты должен вернуться нормальным, здоровым, готовым к работе специалистом. Если бы пациенты бесследно исчезали в этой шарашке, то никто бы туда их не направлял. Значит, мне нужно будет каким-то образом передать тебе сведения, которые, надеюсь, мне удастся получить. Да и меня они должны вернуть. Меня будут искать, ведь я не частное лицо, а как-никак, начальник отделения госпиталя. А лишние проблемы им, как я понимаю, не нужны.

— Но, а если мне и не удастся выбраться оттуда, то все равно мне важнее знать правду о моем отце, и я узнаю ее, чего бы это мне не стоило!

Мы решили остановиться на этом варианте. Доктор Архангельский летит со мной, якобы для сопровождения раненых, и пытается войти в контакт с подполковником, который встретит меня на аэродроме. Сомнения не давали мне покоя, мы брались явно не за свое дело, бросаться сломя голову в авантюру приключений уже не по возрасту ни мне, ни Станиславу Викторовичу. Это в кино хорошо смотреть, как герой-одиночка борется с мировым злом, на деле — все наоборот, не хочется, ох как не хочется лезть в петлю.

На честном слове и на одном крыле

Спасатели ушли. Колонны машин, урча моторами, заполняя долину запахом солярки и бензина, медленно втягивались в узкую дорогу, которая серпантином поднималась в горы. Прошел день, другой. И они начали возвращаться с первыми партиями пострадавших, сначала раненых, больных, потом и здоровых. Здоровых размещали в палатках тут же, в районе аэродрома, а раненых и больных, после оказания необходимой помощи в полевом госпитале, вывозили в города. Первым ушел с партией раненых украинский Ан, потом один из российских Илов. Наконец настала и наша очередь.

Погода испортилась, низкая облачность ползла над аэродромом, скрывая в тумане вершины гор и, цепляясь за мачты антенн радиостанций, уползала в долину, принося мелкий, холодный, моросящий дождь. Сырой ветер заползал в каждую щель и пронизывал душу какой-то непонятной печалью, разнося по аэродрому запах сосен, смешанный с запахом моторного масла и керосина. Сквозь ночь и осеннюю сырость, пронизывая мглу рулежными фарами, пробирался наш самолет к взлетной полосе на исполнительный старт. Мы вырулили и остановились, проводя последние проверки и настройки, перед тем как разбежаться и нырнуть в черную пустоту неба. Когда моторы уже взревели на взлетном режиме, и я отпустил тормоза, какое-то мрачное, тревожное предчувствие кольнуло сердце — «Что-то не так!».

Двигатель загорелся уже на взлете, после прохода рубежа, когда прекращать взлет было поздно. Выключить его на взлете тоже нельзя, нужно взлететь, набрать высоту, потом выключить двигатель и садиться.

— Заходим обратным курсом — доложил я о своем решении.

— Да, не сядем же мы ни хрена, командир! — воскликнул штурман, — вся радионавигация работает на противоположный порог полосы! Заходи по схеме! Иначе …!

— Посадку обратным курсом запрещаю! — гремел в наушниках голос руководителя полетов. — Набирайте высоту, заходите по схеме! Обратным курсом Вы не сядете! Вы поняли меня?

— Захожу обратным курсом, Вас не понял, — прохрипел я в эфир и, нажав кнопку СПУ15, крикнул штурману:

— Сядем! Для выхода на посадочный курс берем створ ближнего и дальнего привода. А при подходе к полосе мы должны увидеть обратный лепесток курсового маяка. Так, что сядем! Сядем!!!

Я повернул штурвал вправо и надавил правую педаль. Разворот на девяносто с креном двадцать градусов. Главное сейчас вовремя переложить рули из правого разворота в левый. Постоянная скорость, высота и крен. Есть. Теперь разворот влево на двести семьдесят. Штурман корректирует радиус разворота по курсовому углу радиостанции. Крен чуть больше, чуть меньше. Сейчас два прибора для меня определяют судьбу. Навигационно-пилотажный прибор (НПП) и радиокомпас. Стрелка НПП, показывающая курс, должна приближаться к отметке посадочного курса с той же угловой скоростью, с которой стрелка радиокомпаса устремляется к нулевому значению курсового угла радиостанции. Если стрелка НПП вращается быстрее, то нужно уменьшить радиус разворота, если наоборот — увеличить.

— Выводи из разворота! — говорит штурман. Я вывожу.

— Мы на посадочном! Снижение 5 метров!

Мы снижаемся со скоростью 5 метров в секунду, мы на курсе и на глиссаде, по крайней мере, мы на это надеемся. Если приборы не врут и штурман правильно рассчитал скорость снижения, то скоро мы должны увидеть огни полосы. Вертикальная стрелка НПП дрогнула и заняла положение чуть правее от центра.

— Командир! Есть сигнал курсового маяка! Вижу! Полоса справа от нас, доверни вправо!