Настоящая радуга

Когда Васе Ерошенко было четыре года, он заболел корью. Церковь в селе Обуховке Белгородской губернии была далеко от их дома, но все-таки набожная тетка не испугалась ни зимней метели, ни отчаянного рева мальчишки, ни страха его матери. Она сильно надеялась, что бог мальчишку не оставит: ведь безгрешен парень. И решила отнести его в церковь, пусть помолится батюшка за здоровье младенца.

Батюшка молился в спешке, морщился, когда мальчишка заходился в реве. Потом махнул рукой — иди. Дома Васе стало хуже. Он совсем окоченел на ветру и в нетопленой церкви. Началось осложнение. И он ослеп.

С тех пор он не верил в бога, не любил попов и церкви, будь они христианские или какие бы то ни было иные.

Через много лет Ерошенко рассказывал одному из своих учеников, который ослеп на войне, в танке, и в отчаянии думал, что жизнь его кончилась: «Вам лучше. Вы всё помните. Я же смутно помню всего четыре вещи: небо, голубей, церковь, на которой они жили, и лицо матери. Не слишком много. Но и это всегда вдохновляло и вдохновляет меня на поиски чистых как небо мыслей и заставляет всегда мыслить о Родине, как о лице моей матери, в какой бы уголок Земли ни бродила меня судьба».

У него была удивительная, своеобразная манера говорить и писать. Сегодня она кажется чуть упрощенной и сентиментальной и немного менторской. Иногда кажется, что все им написанное переведено с восточных языков. Он ближе любого другого русского писателя по стилю к современной восточной прозе. Может быть, поэтому Ерошенко всегда был очень популярен в Японии, его книги неоднократно издавались в Китае, но в России он так и не стал известен.

И когда журналист Р. Белоусов, открывший для нас Василия Яковлевича Ерошенко так же, как Е. И. Гневушева открыла Пашино, занимался своим тяжким и благодарным делом, когда он писал и получал письма со всех концов нашей страны и из других стран, когда отыскивал в библиотеках забытые сборники Ерошенко и в журналах заметки о нем, он обнаружил, что Ерощенко сегодня объективно скорее писатель японский и китайский, нежели русский. Это тем более удивительно, что в Японии он провел в общей сложности менее пяти лет и куда меньше этого в Китае.

Очевидно, чувствовал это и сам Ерошенко. Иначе чем можно объяснить то, что за тридцать лет в Советском Союзе, за тридцать рабочих, трудовых, активных лет он написал так мало и еще менее публиковался. Нельзя тут ссылаться на невнимание редакций или на недостаточность таланта писателя. Просто, видимо, жизнь Ерошенко делится на несколько весьма различных этапов, из которых этап «японский» — это этап писательский. А годы, проведенные на родине, полностью посвящены просветительской, преподавательской деятельности.

Так и получилось, что в пятидесятые годы, когда началось открытие его для русских читателей, он казался же классиком — современником Короленко и Чехова. И поиски его биографии, начавшиеся в Японии и Китае, привели вновь к селу Обуховке, где начался и где закончился его жизненный путь. Обнаружилось, что совсем недавно, всего за пять лет до начала поисков, в Обуховке умер большой педагог и просветитель, воспитатель и даже духовный спаситель сотен людей, с его помощью нашедших свое место в жизни. Оказалось, что Ерошенко — наш современник.

Узнать об этом было грустно. Жизнь Ерошенко была нелегкой, связанной со многими разочарованиями и потерями. И живущие сейчас среди нас люди, писавшие о нем, часто не подозревали, что сдержанный, мудрый и всезнающий учитель и наставник был известен в других странах как крупный писатель, как революционер и поэт.

Сам Ерошенко мало кому говорил о своем прошлом. Он был очень скромен. Он не ценил своего литературного дара и к тому же, скорее всего, и не подозревал, что его книги переиздаются в Японии и что в докладах о начинателях социалистического движения в Японии упоминается среди первых его имя.

Ну что бы лет на пять раньше обратить внимание на новеллу классика китайской литературы Лу Синя «Утиная комедия»! Начать бы розыски русского друга великого китайского писателя, о котором Лу Синь пишет такой светлой и трогательной печалью. И тогда бы Epошенко мог сам встретить журналистов в саду в Обуховке или в учительской комнате школы для слепых в Кушке или Ташкенте. И улыбнулся бы застенчиво и удивился бы, что о нем помнят в Японии, откуда он уезжал в 1921 году на пароходе «Ходзан-мару» в сопровождении полицейского, не зная, останется ли живым во Владивостоке, занятом белыми. Ведь тогда он так горевал, что друзья не смогли прийти проводить его… Но судьба распорядилась иначе.

3

Милый мой, в года глухие

Свой закон и суд:

Если мы не бьем — другие

Нас с тобою бьют.

В. Ерошенко, «Колыбельная»

— Люди разделены на расы: белую, черную и так далее, — говорил учитель. Дети улыбались. Дети были слепыми и не могли различать расы по цвету кожи Наиболее цивилизованная и прогрессивная — белая раса, наименее цивилизованные — красная и черная.

— Можно вопрос, господин учитель?