Настоящий джентльмен. Часть 1

Он родился в Петербурге в 1910 году, в 1918-м с родителями уехал в Берлин. Там он, естественно, играл с мальчиками на немецком, но ходил во французскую школу. Закончив школу, поступил в университет на факультет китайского и японского языков.

В 1938 году Гольдберг как еврей вынужден был спасаться и уехал в Англию. Через год его взяли в службу мониторинга, где он работал на русском, немецком и испанском. Откуда у него новые языки вдруг появились — я и представить не могу.

Я застал его последние четыре года работы в Русской службе. Он ходил в World Service комментировать по-английски и по-французски, его также приглашали в Китайскую службу, там он говорил на «мандарине».

В 1949 году в СССР включили глушение. Встал вопрос о целесообразности вещания Русской службы — для чего вы каждый день производите материалы, если вас все равно никто не слышит?

С точки зрения практической пользы, чем британцы всегда были сильны, казалось, что трансляции надо было бы остановить. Но руководство Би-би-си, еще из аристократов, имевших классическое образование и историчное понимание будущего, те, кто составляли хартию Би-би-си, решили — нет, вещать все равно нужно.

Прошло 6 лет. 1952 год — Сталин еще жив, ситуация накаляется и сэр Уолдрон Смизерс, член Парламента, пишет Черчиллю конфиденциальное письмо, убеждая его начать расследование коммунистической деятельности в Великобритании.

«Среди нас есть предатели, — писал он, — и хотя я в принципе против подавления свободы слова, но считаю, что с предателями надо поступать так, как они того заслуживают».

Особую озабоченность парламентария и британского патриота вызвала Корпорация Би-би-си. «В случае войны, — говорилось в письме, — или крупного кризиса эти «попутчики», сочувствующие коммунистам, прекрасно разбирающиеся в радиовещании могут за полчаса перерезать провода и повредить оборудование».

К письму был приложен список таких «попутчиков». Особый упор Уолдрон Смизерс делал на Русской службе: «На видном месте там стоит господин Гольдберг, еврей и коммунист, который контролирует вещание радиопрограмм».

Черчилль переслал это письмо в Министерство внутренних дел с просьбой проверить заявление Смизерса через контрразведку МИ-5. Из контрразведки пришла короткая справка: «Гольдберг, родился в России, натурализованный британец. В 1950 году был однажды в контакте с журналистом советского агентства новостей». И все. Ни слова больше.

Черчилль ответил Уолдрону Смизерсу, в своем письме успокоил уважаемого коллегу, заверяя его в том, что коммунистическое влияние не представляет серьезной угрозы.

Гольдберга тогда нередко критиковали за слишком мягкий тон его комментариев, однако он следовал редакционной политике Би-би-си, которую ему очертили — сообщать факты, в комментариях быть объективным, критиковать идеологию, но не переходить на личности.

Анатолий Максимович был чрезвычайно популярен у советской аудитории, но механизм, запущенный Уолдроном Смизерсом и его единомышленниками в МИ-5 и Министерстве внутренних дел, сделали свое дело — Гольдберга с поста главы Русской службы сняли. Однако Корпорация не дала его в обиду, отказавшись увольнять: в 1957 году его просто перевели с административной должности на творческую. До конца своих дней на Би-би-си Анатолий Максимович имел титул «наблюдателя» и ежедневно выходил в эфир с пятиминутным комментарием.

Гольдберга я застал в этой роли, частенько вместе с ним находился в студии. Анатолий Максимович был представителем старой школы: садясь к микрофону, он доставал секундомер, и, чтобы не щелкать кнопкой в эфир, он зажимал его в руке и прятал под стол.

Гольдберг ходил в неизменном шерстяном костюме-тройке, носил бабочку. Бабочка была не какая-нибудь магазинная, банальная, зашитая на фабрике, нет — свою бабочку наш «наблюдатель» завязывал и развязывал сам.

Говорили, что после войны на Би-би-си приходить в студию к микрофону без галстука-бабочки считалось неприличным. Радиовещатели были все как из джентльменского клуба, и Гольдберг сохранял эту ушедшую традицию.

Перед эфиром он расстегивал все пуговички на своем жилете, немного распускал ремень, освобождая диафрагму, делал глубокий вдох и начинал говорить с характерной дикцией и постановкой. И то, и другое было рассчитаны на передачу по коротким волнам, на преодоление помех эфира и даже возможного глушения. Актерская проекция голоса диктора помогала слушателям у своих радиоприемников лучше слышать произносимые слова.

Мне казалось, что Анатолий Максимович растягивал свою речь еще и из практических соображений. Ему полагалось выдавать 5 минут в день. Писал он на четыре, а недостающую минуту создавал многозначительными паузами.

Анатолий Максимович рассказывал как в домагнитофонную эпоху он записывал свои комментарии на шеллачный диск. Ошибаться было нельзя, потому что диск редактировать невозможно, при любой запинке или оговорке приходилось заряжать новую пустую пластинку и начинать сначала.