Настоящий полицейский

В свете «ФАСа», Елисеев увидел почему-то только солдата Мирошкина. Тот стоял как статуя и смотрел куда-то вверх, на крону высокой осины.

— Мирошкин! — крикнул Елисеев. Тот не реагировал. — Мирошкин, бл…!

Бестолку. Елисеев выхватил пистолет, крикнул еще раз и побежал, продираясь через кусты, спотыкаясь о корни. Фигура Мирошкина мелькала за деревьями в свете скачущего луча, который Бакалов, бежавший слева по кустам, старался не отводить.

Подбежав к солдату, Елисеев схватил его за плечо, встряхнул.

— Мирошкин!

Тот медленно повернул голову – зрачки расширены.

— Там кто-то есть, — прошептал он.

— Где?

— Там, в деревьях…

Елисеев посмотрел на крону, затем выхватил у Бакалова фонарь, посветил – ничего. Густая листва огромной осины переливалась и тихо шелестела от ветра.

— А остальные где? — спросил Бакалов.

Елисеев только сейчас заметил, что из второй группы остался только Мирошкин.

— И Иванова, что с нами шел, нет.

— Ну, он остался, — Елисеев обернулся в темноту, приглушенно-зычно гаркнул: – Иванов!

Никакого ответа.

— Мирошкин, где они?

Солдат смотрел непонимающим взглядом, медленно моргая. И тут впереди раздался истошный крик.

Елисеев побежал, водя перед собой лучом «ФАСа». Крик как будто перемещался с большой скоростью. Звучал то больше справа, то слева. Позади раздавались шаги и тяжелое дыхание. Наконец, луч уперся в куст лещины. Непривычно красный. На широких листьях лежала окровавленная фуражка козырьком вверх, на внутренней части околыша аккуратная перевернутая надпись: Филатов А.Н.

Елисеев медленно поднял луч фонаря. Труп Филатова висел на толстой ветке, метрах в десяти над землей, головой вниз. Вернее, головы-то не было, как и правой руки.

— Медведь? — угрюмо спросил Бакалов.

— Бурые медведи по веткам не лазают, — сказал Елисеев, оглядываясь назад. — Бл.дь, где остальные?

Бакалов тоже оглянулся.

— Мирошкин за мной бежал… Вроде.

— Чертовщина какая-то, свяжись с заставой. И это… не отходи от меня.

Бакалов достал «Айву». Приложил к уху щекофон, хмурился минуту, поправляя ремень, в котором была зашита антенна.

— Ничего, помехи одни. Из-за деревьев, что ли, — Бакалов задрал голову на труп Филатова, — уходить бы надо, товарищ капитан, место какое-то…

Справа раздался треск. Елисеев пригнулся, повел лучом фонаря. Ничего. Посветил вокруг и вдруг показалось, мелькнула фигура – вдали за низким кустом у осины стоял крупный лысый человек в комбинезоне и улыбался. Луч метнулся обратно, но ничего. Показалось, что ли?

Елисееву не понравился этот человек, даже если он был всего лишь видением.

— Идем, — сказал Елисеев.

— Назад?

— Нет, теперь уже до поселка ближе. Пойдем в милицию.

Они прошли еще метров триста, вскоре впереди показались темные силуэты построек куркинской окраины. Чуть в стороне, но ближе светилось и пропадало небольшое зарево. Раздавалось гудение и треск, но голосов и криков слышно не было.

— Что это? — спросил Бакалов.

— Куркинская подстанция горит. Идем туда! Там может, есть кто.

Добрались до подстанции. От трансформатора за забором поднимался черный дым, иногда вспыхивали языки пламени, разбегаясь по проводам. На подстанции никого не было, по черным силуэтам домов уже было понятно, что подстанция вышла из строя.

— Здесь нет никого, — прошептал Бакалов. Они сидели на корточках, в небольшой низине не опушке, — дальше пойдем, товарищ капитан?

— Тихо! Слышишь?

— Чего? Треск?

— Да нет же, там! — Елисеев показал в темноту леса позади и схватил за руку Бакалова, когда тот попытался включить фонарь.

На них надвигалось что-то из лесной тьмы. Теперь они оба отчетливо слышали странный звук, чем-то отдаленно напоминавший токование глухаря. Елисеев с ужасом глядел на надвигающуюся тень. Вдруг вспыхнувший огонь на подстанции разогнал тьму, и они увидели странное существо, которое очень походило на человека, только Елисеев ни капли в это не верил, несмотря на то, что на существе была даже одежда. Странная одежда, явно не советская и явно не из двадцатого века. Существо небольшого роста – едва ли больше метра шестидесяти. Тело длинное, голова большая, треугольная – раза в два, а то и в два с половиной больше обычной человеческой головы. Угол нижней вершины треугольника еще сильнее заостряла бородка. Глаза страшные – широко расставленные и скошенные вовнутрь – к маленькому острому носу. Руки длинные, кривые, но больше всего Елисеева напугали пальцы – они были, по меньшей мере, втрое длиннее его пальцев, так что свисающие руки существа доходили ему почти до колен. И тут-то он и заметил, что ножки у существа были совсем маленькие, тонкие и короткие, а на ногах – совсем крошечные ботиночки и семенил он, переступая ими, словно козленок, что, однако не мешало ему при этом стремительно приближаться.