Настольная книга для монашествующих и мирян

И если жив дух народа, и если не оземленился он в помыслах, и если не осуетился он до конца и не стоит уже перед своею смертью, то живо в нем и стремление к подвигу ради высших и вечных начал и задач духа. Тогда запретите подвиг, уничтожьте монастыри, разорите обители, запретите посты, молитвы, хождения по святым местам: ничего не достигнете. Правда с неба воссияет, от земли приникнет. Велика истина и превозможет. Люди веры, люди духа найдут пути и средства к проявлению врожденного стремления к подвигу и к подвижничеству пред Богом, к исполнению заповеди Спасителя: «иже хощет по Мне ити, да отвержется себе» (Мк.8:34).

И что же выходит? Не противоестественное это влечение, напротив, самое глубокое и естественное; не насилие оно над духом, напротив, отрицание его и гонение против него есть величайшее насилие над живою душою, и подавление его в полном смысле и противоестественное, и противно слову Христову. Вот на Западе искажено в католичестве и совсем отвергнуто в плотском протестантстве, столь любезном для наших русских сектантов и поклонников плоти, начало подвига. Что же вышло? Один из сильнейших умов современности, сам, к сожалению, вовсе, можно сказать, не христианин, одним только умом постиг тайну силы каждой религии и, указывая ее в аскетизме, говорит: «С этой точки зрения католичество есть огромное злоупотребление христианством, а протестантство есть его полное отрицание». Прислушайтесь вы к тоске верующих протестантов; посмотрите, как льнут они к подвижникам, хоть издали, как тяготели они к отцу Иоанну Кронштадтскому; посмотрите, как они всеми силами в Америке, в Англии, в Германии стараются устроить нечто подобное нашим монастырям: и вы убедитесь в силе того начала подвига и самоотречения, которое защищал и оправдал жизнью святитель Григорий Палама.

В протестантстве для высших духовных лиц не требуется обетов подвига монашества. Но кто знает историю и жизнь этой оторвавшейся от древа Церкви усыхающей ветви, тот невольно поразится сравнением, которое сразу бросается в глаза: за истекшие четыреста лет со времени появления протестантства в Православии явилось среди архиереев, среди подвижников столько святых, столько людей, к которым верующие всегда шли за молитвою, за словом утешения и назидания, открывая им душу и совесть, отдавая свою жизнь, свою волю их руководительству, между тем в протестантстве буквально не было ничего подобного. Где там святые? Где пастыри душ? Где люди, привлекающие к себе совесть ближних? Кто о них слыхал? Что такое все эти немецкие супер-интенданты1, пасторы, пресвитеры, которых теперь в сектантстве хотят навязать и русскому народу заезжие заморские проповедники? Все это бездушные правители, мертвые проповедники мертвых слов, но не живые носители живых словес, говорящих и ответствующих вопрошающей совести. Укажите там лиц, подобных преподобному Сергию, или Серафиму Саровскому, или Затворнику Феофану, батюшке отцу Амвросию2, или отцу Иоанну3, укажите благодатных властителей душ и совестей! Их нет там, где нет подвига, и быть не может.

Это именно обстоятельство и лишает жизнь духовную в протестантстве и в сектах естественности и свободы, того самого, что они так ценят и к чему, по-видимому, стремятся.

Есть люди, от природы склонные к тихому пребыванию вне шума мирского, неспособные к житейской борьбе, чуждые жизни семьи, расположенные к молитве и созерцанию дел Божиих. Они идут в монашество. Естественно ли их отвращать от подвига? Есть люди, разбитые жизнью, потерпевшие кораблекрушение в житейском плавании; им жизнь мира не мила, они потеряли к ней вкус и склонность, они чувствуют себя там одинокими, у них опустились руки, упало сердце, погасло мужество. Они идут в монастырь и там находят для себя покой души и бодрость сил, воодушевление подвига, смысл и полноту жизни. Естественно ли и соответствует ли требованию любви закрывать им путь к такому подвигу?

Есть люди, всецело преданные Богу и Церкви, высокому религиозному служению. Они желают до конца и безраздельно отдаться служению Богу, они живут только религиозной идеей, они служат только Церкви. Естественно ли им запрещать такое целостное и безраздельное служение? Богоматерь, Иоанн Креститель, Иоанн Богослов, апостол Павел – можно ли было их принудить к браку и семье? Сам Спаситель, совершеннейший Человек, все восприявший человеческое от рождения и младенчества до голода, страданий и смерти, однако, не имел семьи, ибо семьей Его был весь род человеческий. И это не было нарушением законов естества.

И разве воины идут на битву с женами? И разве мало таких обстоятельств жизни, при которых, ради служения долгу, было бы прямо неестественным связывать себя обязанностями мирскими? Почему же в религиозном служении Высшему Началу надо насильно навязывать иной закон?

Здесь, напротив, часто господствует правило: кто может, тот должен совершить подвиг; «могий вместити, да вместит» (Мф.19:12). И для могущего вместить, очевидно, подвиг является естественным.