Настроение на завтра

— Мне-то положено. Годы мои такие. А вот откуда у Мартыновой чутье на людей, поражаюсь. Как она в тебе точно разобралась, ума не приложу. Будто с моих слов все писала. — Валентина взяла с полки газеты с очерками Мартыновой «Осеннее интервью». — Ну как она могла за короткое время отыскать в тебе очень личное, даже сокровенное? Что любишь размышлять в одиночестве… С женой споришь молча… И еще такое… — Она поискала глазами строчки. — Вот! «Быстро улавливает неискренность в тоне другого… Волевой, но есть срывы, особенно если говорит с женщиной… Осторожность, осмотрительность в отношениях. В основе натура доверчивая… Отговорить себя от того, на что решился, дает трудно». И еще: «Чувствует себя «не по себе», оставляя что-либо недоделанным». Все верно, Павлуша. Не знаю, какая жизнь была у Мартыновой, но чувствует мое сердце — на чем-то обожглась. Потому и взгляд острый, приметливый.

— Допустим, обожглась… Возможно. Но душа ведь не озлобилась. С каким пристальным интересом пишет про Мягкова. Смело разминает неподатливый материал, прорывается к его нравственной сути, не обходит сложные, противоречивые узлы… Значит, понимает, что ворота закрываются изнутри. И вот распахнула. Значит, талант! И это уже видно в первых очерках, а будет еще три. Вроде бы все знаю, как у нас с «зубрами» происходило. А читаю — и волнуюсь.

— Ты хоть сейчас не горячись… Сходи, Павлуша, за хлебом и торт купи.

— Пойду… Сколько звонков было. Поздравляли. Чего скрывать, приятно… А ты знаешь, Валюша, что больше всего радует? Еще два человека обрели счастье. Мягков и Мартынова. У обоих премьера. На самой трудной сцене — в жизни.

Валентина посмотрела на часы.

— Полтора часа осталось. Иди.

Горели все конфорки, обдавала теплом духовка, где на большой сковороде румянилась курица, а на решетке ароматно запекалась картошка.

Валентина открыла форточку на балконной двери и услышала суетливое чириканье воробьев, которые устроили базар из-за корки хлеба.

Время в кулинарных заботах текло быстро, и наступил момент, когда стол, покрытый белой скатертью, обрел приметные черты семейного праздника. Пестрели цветные треугольники бумажных салфеток, был расставлен сервиз голубовато-синих тонов.

Старбеев аккуратно поставил фужеры для клюквенного морса, рюмочки с розоватым отливом стекла.

Когда часы пробили пять раз, Валентина сняла с себя фартук и пошла переодеваться.

Раздалось несколько телефонных звонков. Друзья и знакомые, прочитав газету, говорили добрые слова. Старбеев благодарил и всем отвечал: «Вы лучше в редакцию позвоните и Мягкову».

Было уже сорок семь минут шестого, а гости еще не появились.

— Может, у влюбленных уже игрушки врозь? — заметила Валентина.

— Не должно, — отозвался Старбеев. — Не думаю. — И подошел к окну.

Хлопьями падал снежок, нежно ложился на черные ветки деревьев. И сразу пропадала их угрюмость.

— Позвонил бы Мягкову, — предложила Валентина.

— Подождем, — сказал он и задумался.

Неужели Валентина права и у молодых что-то случилось?.. Могли бы и позвонить, черти. Раздражаясь, он поймал себя на мысли, что у него испортилось настроение.

Вскоре раздался звонок в прихожей. Старбеев открыл дверь.

— Наконец-то! Что ж вы, милые! А мы думали…

— Извините нас, пришлось задержаться, — застенчиво сказал Мягков.

— Ладно, сейчас доложишь… Знакомьтесь.

Когда молодые представились, Старбеев повел гостей в столовую.

— Кто будет рассказывать? — спросил он.

Заговорил Мягков:

— Встретились мы вовремя. Погода прекрасная, решили погулять. Все было рассчитано. Шли бульваром, так короче… Навстречу по аллее бежит собака, огромная, кажется, из породы московская сторожевая. Она в упряжке, тянет санки, а там мальчик, годика четыре… Рядом мама. Улыбается. И мы загляделись. Вдруг откуда-то сбоку выныривает подвыпивший мужик с бутылкой и швыряет ее в собаку. Хорошо, что была в наморднике, иначе разорвала бы его. Собака рванулась, мальчик вывалился. Санки ударили по ногам мать, и она упала на наледь. Так случилось. Я подбежал к мальчику, а Нина Сергеевна — к матери. Подняла ее, а у нее все лицо в крови. Мальчишка плачет. Поблизости никого. Что делать?

— Я спрашиваю мать: где вы живете? — вступила в разговор Мартынова. — Оказалось, на соседней улице. Дома бабушка. И тогда решили: я отведу мальчика, а Юра отвезет мать в больницу. С трудом поймали машину, Юра уехал. Потом встретились на бульваре. Вот такая история.

— Господи, — вздохнула Валентина, — когда же этих подонков утихомирят?

— Жаль, что пьянчугу упустил, — гневался Мягков и снова извинился за опоздание.

— Мойте руки, сядем за стол.

Они ушли в ванную, и Старбеев улыбнулся:

— Нет, Валюша, игрушки вместе…

— Вижу.

Кто-то негромко позвонил.

— Здравствуйте, Юлия Борисовна! — шумно приветствовал Старбеев элегантную женщину в беличьей шубке и лохматой песцовой шапке. — Рады видеть вас.

— Был дневной спектакль. Иду домой, села в лифт и нажала вашу кнопку. Простите за вторжение.

Подошла Валентина, они расцеловались.

Войдя в столовую, Юлия Борисовна увидела гостей и звонко, легко сказала: