Настройщик

Однако все, включая даже Уизерспуна, настаивали на том, что о случившемся нужно доложить. На Уизерспуна был наложен минимальный штраф, который он лично должен был выплатить семье погибшего, присовокупив эти средства к деньгам из армейского фонда, специально рассчитанного на подобные компенсационные выплаты. «Все это выглядело замечательно цивилизованно, — написал Эдгар Кэтрин, — возможно, это свидетельствует о положительном влиянии британской законодательной системы, которая действует в колониях, невзирая на подобные неприятные случаи, обусловленные необдуманными действиями некоторых британских военных». «Или, возможно, — написал он на следующий день, после подписания своих показаний уже в седьмой раз, — все это не более чем паллиативные меры, испытанный и эффективный способ избежать серьезных последствий». Как бы там ни было, события того дня были уже покрыты бюрократическим туманом.

Уизерспун и Фогг отбыли в Пегу, как только закончилась вся бумажная волокита, чтобы освободить двух других офицеров, возвращающихся в Калькутту со своими полками. Эдгар не стал с ними прощаться. Хотя ему и хотелось возложить всю вину за случившееся на Уизерспуна, он не в состоянии был этого сделать. Если Уизерспун и действовал слишком поспешно, то он поспешил всего на пару секунд быстрее, чем все остальные из их компании, также захваченные охотничьим азартом и жаждой крови. И все-таки каждый раз, когда Эдгар видел Уизерсуп- на, он не мог отделаться от навязчивого воспоминания. Ему живо представлялись винтовка, прижатая к мощной челюсти, струйки пота, скатывающиеся сзади по обожженной солнцем шее.

Эдгар старался избегать и капитана Далтона. Вечером накануне отъезда посыльный доставил ему приглашение от Далтона, который снова звал его в клуб «Пегу». Он вежливо отказался, сославшись на усталость. На самом деле, ему хотелось увидеться с Далтоном, поблагодарить его за гостеприимство, сказать, что он не держит на него зла. Но вместе с тем мысль о том, что придется снова оживить в памяти случившееся, приводила его в ужас. Он чувствовал, что сейчас их с капитаном ничто не связывает, кроме того кошмарного момента, и увидеть капитана означало снова пережить этот момент. Поэтому он отклонил приглашение, а капитан не стал больше звать его, и хотя Эдгар убеждал себя, что всегда сможет повидаться с Далтоном, когда будет возвращаться обратно через Рангун, он знал, что на самом деле не сделает этого.

Утром в день отъезда к его двери подали экипаж, в котором он отправился на железнодорожную станцию, а там пересел на поезд, направляющийся в Про ме. Пока происходила посадка, он оглядывал платформу, заполненную суетящимися людьми. Среди них он увидел кучку ребятишек, пинающих скорлупу кокосового ореха. Его пальцы рефлекторно нащупали одинокую монетку, которую он держал в кармане. Ее Эдгар сохранил со дня охоты: символ неуместной щедрости, напоминание об ошибке и своей ответственности — словом, талисман.

В тот день, когда все потянулись из леса прочь, плача и стеная, унося с собой тело мальчика, Эдгар заметил на земле монетку, оставшуюся лежать в пыли, там, где оставило свой отпечаток детское тело. Он решил, что ее никто не заметил, и поднял просто потому, что она принадлежала мальчишке и было бы неправильно бросить ее здесь, на краю леса. Он не знал, что ошибается, о монетке вовсе не забыли и не проглядели ее в суматохе: в солнечных лучах она блестела, как чистое золото, и каждый ребенок видел ее и жаждал заполучить. Но всем было известно то, чего пока не знал он, хотя об этом мог бы ему рассказать любой носильщик, сейчас грузивший на поезд ящики. «Самые сильные талисманы, — мог бы он ему сказать, — те, что достаются по наследству: вместе с талисманом человек наследует и судьбу его предыдущего владельца».

В Проме его встретил офицер местного районного штаба и проводил к причалу, где он сел на маленький пароходик Речной флотилии Иравади, который к тому времени, как Эдгар вступил на борт, уже выпускал пар. Эдгару показали его каюту, иллюминатор которой выходил на левый берег реки. Каюта была маленькой, но чистой, и его опасения по поводу предстоящего плавания были значительно развеяны. Когда он разобрал вещи, он ясно ощутил, что пароходик отчалил. Эдгар подошел к окошку, чтобы посмотреть на удаляющийся берег. Но все мысли его были об охоте, и он почти ничего не увидел в Проме, кроме каких-то рассыпающихся руин и многолюдного портового рынка. Теперь, на реке, он почувствовал облегчение, как бы свою отделенность от жарких людных улиц Рангуна, от гибели ребенка. Эдгар вышел на палубу. На пароходе были и другие пассажиры — несколько военных и пара пожилых итальянцев, которые отправились повидать мир. Все только новые лица, никто из которых не знал о происшествии. И он принял волевое решение оставить переживания позади.