Настройщик

Ночь была совершенно безветренной. Невидимые облака были как будто надорваны, и сквозь разрывы струился серебряный свет луны. Внизу текли темные воды Салуина. Эдгар скользнул вниз по лестнице и пересек поляну. В лагере стояла тишина. Даже караульный на посту спал, усевшись у дверей хижины, его голова, откинутая назад, опиралась о стену.

Эдгар шел, цепляясь за землю пальцами босых ног. Он пробрался через цветущие заросли и вышел на пляж, затем пошел быстрее, на ходу снял рубашку и бросил ее на песок. Торопливо выпутал ноги из бриджей. Волна коснулась пальцев ног, и он бросился в воду.

В реке было холодно, но вода казалась мягкой от взбаламученного ила. Эдгар вынырнул на поверхность и отдыхал на волнах, отдавшись на волю течения. Выше по реке из воды выступали камни, разбивая течение на отдельные водовороты, иногда создавалось впечатление, что начинает течь в противоположном направлении. Он почувствовал, что медленно движется вверх.

Наконец он выбрался из воды и остановился на берегу. Снова натянул на мокрое тело одежду и босиком направился вдоль берега туда, где в воду выдавался большой валун, с которого рыбаки закидывали свои сети. Эдгар растянулся на нем, глядя на небо. Камень все еще хранил дневное тепло.

Должно быть, он заснул, потому что не слышал, когда кто-нибудь проходил по пляжу. Но плеск воды заставил его очнуться. Эдгар медленно открыл глаза, удивленный тем, что кому-то еще пришло в голову отправиться на реку в этот полуночный час. Может быть, вернулась та молодая парочка? Медленно, осторожно, словно стараясь не выдать своего присутствия, он перевернулся на бок и посмотрел в сторону пляжа.

Он увидел женщину, которая стояла на коленях, глядя в противоположную от него сторону, ее длинные волосы были завязаны на голове в пучок. Она мыла руки, набирая воду в ладони и пропуская ее сквозь пальцы. На ней была тхамейн, даже в одиночестве она мылась скромно, как будто опасаясь распутных глаз ночных сов. Тхамейн промокла в воде и облепила ее живот и бедра.

Он узнал ее еще до того, как она обернулась и заметила его. Оба они застыли, одновременно сознавая свое соучастие в чем-то недозволенном, как будто то, что они видели, ощущали сейчас — река, серебряный свет луны, невольно объединило их. Потом она поспешно встала, подобрав одежду и мыло, и, не оглядываясь, побежала по тропинке вверх.

Облака разошлись. Луна вновь сияла в полном блеске. Он вышел на пляж. На песке остался лежать гребень из слоновой кости, белый, точно раскаленный.

* * *

Доктор снова уехал с каким-то «дипломатическим поручением», и Эдгар вернулся к работе над роялем. С приходом дождей дека разбухла, изменения были почти неуловимы, возможно, заметны только для того, кто хотел найти повод вновь заняться настройкой.

Два дня он хранил у себя гребень, оставленный на песке. Когда он был один, он доставал и разглядывал его, пробегая пальцами по сиротливым прядям черных волос, запутавшихся в костяных зубьях. Он знал, что гребень нужно вернуть, но ждал, то ли из нерешительности, то ли в надежде на что-то, то ли от чувства близости, возникавшего в нем во время ожидания, которое становилось более острым с каждым коротким, приводившим в смущение разговором.

А такие разговоры происходил между ними в те неизбежные моменты, когда они сталкивались на тропе.

И Эдгар продолжал хранить гребень у себя. Убеждая себя в том, что нужно работать, он решал, что вернет его в течение дня, а когда наступала ночь, говорил себе, что нужно подождать до утра: «Не могу же я идти к ней в темноте». В первую ночь он допоздна возился с роялем, настраивая его и перенастраивая. На вторую ночь, играя в одиночестве на рояле, он вдруг услышал стук в дверь.

Он знал, кто это, еще до того, как дверь тихонько отворилась и она осторожно зашла в комнату. Возможно, он понял это по деликатному, спокойному стуку, не похожему на уверенные удары доктора или на нерешительность слуг. Возможно, ветер, гуляющий в горах, в этот момент поменял свое направление и донес до него вместе с запахом влажной почвы аромат ее духов. А может быть, Эдгар угадал развитие сюжета, в котором они двигались давно проторенными, определенными судьбой тропами.

От двери донесся голос с плавным акцентом:

— Здравствуйте.

— Ма Кхин Мио, — проговорил он.

— Можно мне войти?

— Да... конечно.

Она тихонько прикрыла за собой дверь.

— Я не помешала вам?

— Нет, вовсе нет... с чего вы взяли?

Она слегка покачала головой:

— Вы казались таким занятым. Что-то важное?

— Нет, нет. — Его голос дрогнул, и он выдавил из себя улыбку. — Я просто убиваю время.

Она стояла у двери, скрестив руки. На ней была та же светлая блузка, что и в тот день, когда она встретила его у реки. Он видел, что она недавно раскрасила лицо, и подумал: «Сейчас же нет солнца, нет необходимости накладывать танакха, но это так красиво».

— Знаете, — сказала она, — с того времени, как я познакомилась с англичанами, я часто слышала игру на фортепиано. Мне так нравится его звучание. Я... Я подумала, может быть, вы сможете показать мне, как оно действует.