Читаем Настройщик полностью

Эдгар поблагодарил его, и Кэррол кивнул одному из мальчиков, который принес серебряный чайник и наполнил его чашку. Другой мальчик расставлял на столе закуски: блюдо маленьких рисовых лепешечек, миску с порубленным перцем и закрытую крышкой банку с повидлом, которую, как подозревал Эдгар, достали специально ради него.

Доктор вынул из жестянки сигару и прикурил, затем сделал несколько затяжек. Даже со стороны чувствовалось, насколько сильный и пряный аромат у этих сигар.

Эдгара подмывало расспросить доктора о музыке, но правила приличия подсказывали, что не слишком удобно говорить об этом, пока они не узнают друг друга поближе.

— Ваш форт производит впечатление, — сказал он.

— Спасибо. Мы старались выстроить его в шанском стиле — так красивее, к тому же я мог пользоваться услугами местных мастеров. Кое-что — двухэтажные строения, мостики — мои собственные нововведения, продиктованные особенностями местности. Необходимо было построить лагерь у реки и под защитой горы.

Эдгар поглядел на воду:

— Река гораздо больше, чем я представлял.

— Когда я впервые попал сюда, я тоже был поражен. Это одна из самых крупных рек в Азии, ее истоки в Гималаях — но об этом вы, наверное, уже знаете.

— Я прочел ваше письмо. Мне хотелось узнать, что означает ее название.

— Салуин? На самом деле по-бирмански это слово звучит «Тханлвин», но его значение мне до сих пор не вполне ясно. Тханлвин — это маленькие бирманские цимбалы. Хотя мои товарищи тут утверждают, что река названа не в честь инструмента — вероятно, звуки в этом слове имеют иную высоту — мне все равно это кажется весьма поэтичным. Цимбалы издают легкий звук, как вода, бегущая по камушкам. «Река тихого звука» — подходящее имя, даже если это и неточно.

— А деревня... Маэ Луин?

— Маэ — это шанское слово, означающее реку. На сиамском оно звучит так же.

— Прошлой ночью вы говорили по-шански? — спросил Эдгар.

— Вы узнали язык?

— Нет... Конечно, нет. Я лишь понял, что он звучит иначе, чем бирманский.

— Мистер Дрейк, я впечатлен. Конечно, мне следовало ожидать этого от человека, который исследует звук... Подождите... тише... — Доктор вглядывался в противоположный берег.

— Что там?

— Ш-ш-ш! — Доктор предостерегающе поднял руку и нахмурил брови, концентрируя на чем-то внимание.

В кустах послышался негромкий шорох. Эдгар выпрямился на стуле.

— Там кто-то есть? — прошептал он.

— Ш-ш-ш. Не делайте резких движений. — Доктор тихонько сказал что-то мальчику, который принес ему небольшую подзорную трубу.

— Доктор, что-то не так?

Глядя в трубу, Кэррол поднял руку, требуя тишины.

— Нет... ничего... не волнуйтесь, подождите, вот... Ага! Так я и думал! — Он обернулся и посмотрел на Эдгара, так и не опустив трубу.

— В чем дело? — прошептал Эдгар. — На нас... на нас напали?

— Напали? — Доктор подал ему подзорную трубу. — Маловероятно... гораздо лучшее, мистер Дрейк. Только первый день здесь, и вам повезло увидеть Upupa epops, удода. Действительно, удачный день. Мне нужно это отметить — я впервые вижу его здесь, на реке. Они водятся у нас в Европе, но обычно предпочитают открытые и более сухие места. Видимо, этот оказался здесь из-за засухи. Чудесно! Посмотрите на его великолепный гребень, он трепещет, словно крылья бабочки.

— Да, — Эдгар пытался проникнуться энтузиазмом доктора. Он рассматривал через трубу птицу на той стороне реки. Она была маленькая и серая, с такого расстояния он не видел в ней ничего примечательного. В конце концов удод вспорхнул и улетел.

— Лю! — позвал доктор. — Принеси мне мой журнал! — Лю принес коричневую тетрадь, перевязанную бечевкой. Доктор Кэррол развязал ее, нацепил на нос пенсне и быстро что-то нацарапал. Он отдал тетрадь обратно юноше и посмотрел на Эдгара поверх стекол. — Правда, сегодня удачный день, — повторил он. — Шаны сказали бы, что ваше прибытие сопровождается благоприятными предзнаменованиями.

Солнце наконец поднялось из-за деревьев, растущих вдоль берега. Доктор взглянул на небо.

— Уже поздно, — проговорил он. — Скоро нам пора выходить. Сегодня предстоит нелегкий путь.

— Я не знал, что мы сегодня куда-то собираемся.

— О! Я должен извиниться перед вами, мистер Дрейк. Я должен был предупредить вас еще ночью. Сегодня среда, а по средам я выезжаю на охоту. Я почел бы за честь, если бы вы составили мне компанию. И мне кажется, вы будете довольны.

— Охота... А как же «Эрард»...

— Само собой. — Доктор хлопнул ладонью по столу. — «Эрард». Конечно, я о нем не забыл. Вы проделали путь во много недель, чтобы исправить «Эрард», я знаю. Не волнуйтесь, вы быстро устанете от этого фортепиано.

— Нет, я не об этом. Я просто подумал, что мне, по крайней мере, стоит взглянуть на него для начала. Из меня никудышный охотник. Знаете, я не держал в руках ружья после охоты в Рангуне. Это долгая и ужасная история... А потом, по дороге сюда...

— По дороге сюда вы попали в засаду. Кхин Мио мне рассказала. Вы вели себя, как герой.

– — Ну, героем меня назвать сложно. Я упал в обморок и едва не пристрелил пони, и...

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза