Наступление

Михайлов подумал. Он был технократом, советским гражданином, закончившим институт, он всегда работал на государство и не представлял по-другому. Он видел, что в стране неладно, и думал что Горбачев — тот, кто сможет сделать лучше. Но уже тогда, в восемьдесят седьмом он понял, что лучше не становится. Он, как довольно высокопоставленный руководитель на одном из крупнейших заводов страны видел все больше и больше бардака, он больше не видел помощи от Москвы[206], а видел только какие то судорожные, хаотичные действия. Сейчас вроде как многое изменилось — но в то же время, будучи в Москве перед вылетом в Ливию он был принят Юрием Дмитриевичем Маслюковым, долгое время курировавшим Ижевск и теперь занявшим очень высокое положение в Москве. Речь шла про Ижмаш. Он считался оборонным, потому что производил все виды стрелкового оружия, самолетные пушки и управляемые ракетные снаряды — но и гражданские виды продукции у него были. Когда начали «глаголом жечь» про конверсию — все это была ерунда и показуха, направленная на срыв рабочего процесса, еще Брежнев в семидесятые приказал, чтобы за исключением заводов, проходящих по особому списку, больше никаких чисто оборонных заводов не было, и чтобы все заводы Министерства оборонной промышленности производили как минимум на один рубль гражданской продукции против рубля военной, то есть пятьдесят процентов. На Ижмаше это соотношение было даже большим, производили до четырехсот тысяч мотоциклов в год, до четверти миллиона автомобилей, учитывая, что и того и другого не хватало — расходилось на ура, много шло на экспорт. Китай тогда разве что сковородки производил и неприхотливые, крепкие, простые в ремонте, дешевые советские машины и мотоциклы можно было встретить везде, кроме Северной Америки и Европы. Маслюков сказал, что только прорабатывающиеся планы на тринадцатую пятилетку — освоить выпуск мотоциклов «Ямаха», автомобилей «Рено», снегоходов Ски-Ду и легких катеров той же марки, чтобы мотоциклетное производство было равномерно загружено в течение всего года — все это хорошо, но с валютой придется поприжаться, валюта выделяться не будет. Зато Маслюков сказал о том, что заводам дадут некую самостоятельность — можно будет продавать продукцию за границу не по взаимозачетным схемам и в государственный карман — а за прямые валютные поступления, причем валютные поступления эти будут зачисляться на счета заводов и расходоваться на приобретение современного технологического оборудования. Как вариант — разрешат организовывать совместные предприятия с иностранцами, с целью организации современных производств в Советском союзе и насыщения потребительского рынка современными, пользующимися спросом товарами. Это было хорошо, потому что любой трудолюбивый человек просит всегда не денег, а самостоятельности[207].

— Да, Брат. Они правят праведно.

Каддафи кивнул

— Последний раз, когда я видел вашего прежнего руководителя… того, у кого на голове пятно — я смотрел в его глаза, Михо, точно так же как сейчас смотрю в твои. В глазах того человека я увидел ложь, глупость и страх. И алчность. Это были глаза не воина, это были глаза купца. Причем плохого купца. Такие не должны управлять государством, тем более таким большим, как ваше. Идет война и купцам не место у трона, не говоря уж о месте на нем самом. Такой человек может легко предать всех, кто рядом с ним.

— Брат, я не могу выслушивать такие вещи про наших руководителей, даже из твоих уст.

— Вот поэтому ты и сидишь в этом шатре со мной, один из немногих — другого я не пустил бы даже на порог. А вот он бы выслушал. И поблагодарил. Если ты хочешь продать мне оружие — скажу сразу, мне нужно будет хорошее оружие. Не то, которое вы поставляете тем, у кого нет денег[208], а то, которое вы делаете для себя.

— Мы хотим делать здесь завод.[209] То, что остановил Горбачев.

— Это хорошо. Пусть будет завод. Завод — это хорошо, он дает людям труд и позволяет ходить, высоко подняв голову. Но есть и что-то другое?

— Об этом тебе, Брат скажут те, кто приехал со мной.

— Хорошо… — Каддафи еще сильнее откинулся на подушки — тогда иди спать, Михо. Я рад, что ты приехал…

Переговоры с Ливией продолжались еще два дня. Ливия была одним из тех партнеров СССР, которых можно было назвать богатыми — Ливия имела нефть и чрезвычайно аккуратно расплачивалась за поставленное оружие. А оружия покупалось много — так много, что часть его складировалась в секретных местах в пустыне — просто засыпалось песком. Но Каддафи, бедуин и воин — считал, что оружия никогда не бывает много.

По итогам переговоров, стороны пришли к следующему.

СССР и Ливия разграничивают зоны влияния в Африке — Ливия берет на себя проникновение, прежде всего в те страны, которые в данный момент находятся под китайским влиянием. Каддафи не любил Китай… хотя и СССР не очень то любил. Он вообще мало кого любил.