Наступление

Во дворе школы они догнали остальных. Дежурный по штабу отрапортовал генералу, что за время его отсутствия особых происшествий не произошло, за исключением того, что в поле была поймана без пропуска и удостоверения женщина.

— Где она? — медленно спросил Янев. — Передать ее в полицию, — небрежно махнул он рукой и вошел в комнату, где ослепительно ярко горела керосиновая лампа.

Диманов передал пакет Яневу и, воспользовавшись сутолокой, которую создавали полковые командиры, выскользнул на улицу.

Обшарив взглядом коридор, он поискал среди офицеров Пеева. Как раз в это время двое солдат ввели в учительскую растрепанную худенькую женщину, которая чуть слышно всхлипывала.

У женщины подкашивались ноги, и один из солдат поддерживал ее.

Вперед выступил жандармский подпоручик с маленькой птичьей головой и низким лбом. Не выпуская изо рта сигарету, шепелявя, он обратился к солдату;

— Отпусти ее, она что, ходить не умеет?

Женщина закричала пронзительным голосом:

— Моего сыночка убили, сыночка моего-о-о!

— Ну хватит, чего раскисла! — обругал ее жандарм с птичьей головой и выплюнул сигарету изо рта.

Из учительской комнаты вышел полицейский агент в штатском.

— Подведите ее сюда. Да не реви ты, будто кожу с тебя сдирают… Что произошло с ее сыном? — спросил Диманов жандарма с птичьей головой.

— Поручик Игнатов еще вчера в полдень начал операцию. Усомнился в мальчишке и принял меры, — подмигнул он цинично. — Лес рубят — щепки летят.

К ним приблизился Пеев. Диманов сразу же вышел во двор. По пути он процедил сквозь зубы:

— Этот Игнатов — неисправимый идиот.

— Не говори, — недовольно поморщился Пеев. — Застрелил мальчика на дороге. На глазах всей роты, представь себе только!

Диманов плюнул и добавил:

— Мерзавец!

Они дошли почти до ограды школы. Присели на поваленное дерево и закурили.

— Теперь говори, — нетерпеливо сказал Пеев.

Диманов еще раз огляделся вокруг и, убедившись, что их никто не подслушивает, тихо произнес:

— Дай честное слово, что все сказанное останется между нами.

— Да ты что! — с обидой поднял на него глаза Пеев. — Сколько лет знаем друг друга!

— Все пропало, — тяжело вздохнул Диманов и еще раз огляделся вокруг. — Ты видишь этих идиотов, далеко ходить не надо. Русские подошли к нашей границе, а они произносят речи.

— Есть ли какой-нибудь выход? — упавшим голосом прошептал Пеев.

— Если оценивать обстановку трезво и реально, немцы давно проиграли войну. Но это не означает, что и мы из-за них должны идти ко всем чертям.

— А есть ли у нас хоть какой-нибудь выбор?

— Его надо создать. Даже если завтра мы уничтожим всех партизан до одного, и то ничем не облегчим положения страны. И без них русские займут всю нашу территорию.

— С ними-то нам не справиться.

— Но если мы все подготовим заранее, можно еще найти выход. Я уже связался с людьми наверху. Поручился и за тебя. На этих днях к тебе придет один человек. Выслушай его. Ты согласен?

— Согласен, — нерешительно ответил Пеев.

У дверей школы дежурный по штабу обратился к группе офицеров, которые курили и тихо разговаривали на ступеньках:

— Господа, всех просят к командиру дивизии.

— Пойдем, — предложил Диманов, и оба молча пересекли двор.

* * *

Чугун не служил в армии и даже не открывал учебника по тактике. С минимумом военной терминологии, которую он употреблял не всегда правильно и невпопад, его познакомил Данчо Данев. Но это не мешало Чугуну справляться с самыми запутанными и сложными боевыми ситуациями, потому что он прошел сквозь огонь десятка схваток с полицией и жандармами. И перед лицом смерти, когда и малейшая, незначительная несообразительность стоила бы ему жизни, он изучил все тонкости сложной науки — биться и перехитрить врагов, как бы много их ни было.

В последние дни, казалось, даже воздух был наполнен тревожным напряжением, которое военные создавали своим последним отчаянным набегом. Но ни для кого из партизан не было тайной, что вокруг них стягивается плотное огненное кольцо.

Чугун понимал, что жизнь и судьба этих двухсот мужчин и женщин находится в его руках. Со многими из них он не раз переносил мучительный голод, физическую усталость долгих походов.

Но если в эти теплые августовские дни и ночи над лесами, холмами воздух был наполнен отчаянной жаждой мести власть имущих, то во сто раз большей была сила встречного грозового, теплого, весеннего ветра, который нес надежду на скорое появление Красной Армии. Гусеницы танков, огонь ее «катюш», железные колонны ее пехоты уже были на пыльных равнинах Румынии. Сбывалась десятилетняя мечта самых отчаянных — дождаться, дожить до того дня и часа, когда казачьи кони остановятся на водопой у тихого Дуная.

— Эй, ребята, — подбадривал Калыч еще не бывавших в серьезных боях партизан, — до победы рукой подать. Разве можно теперь осрамиться?

— Эх, была не была, — подмигнул еще совсем молоденький паренек с нежным, как у девушки, лицом. — Пусть только сунутся, мы им покажем.

— Хорошенько запомните, что я вам скажу. Все делает рука. Она сделала винтовку, она пашет, сеет, и голова тоже ей подчиняется.