Насты

– Общество усложняется, – сказал я, – его все труднее понять тем, кто не привык напрягать мозги. А таких, как понимаете, абсолютное большинство. Защитный рефлекс у всех, понятно, один: что не понятно простому человеку сразу, то, с его точки зрения, – говно.

Данил пробурчал:

– Конечно, говно! А что, не так?

– Вот-вот, – сказал я рассудительно. – Будь мы пожилыми пердунами, ну так лет по сорок, то просто сказали бы, что говно, и на этом успокоились. Но мы, молодые и дерзкие, отважные и бесшабашные, мы лица с активной гражданской позицией, потому все, что нам не нравится, можем и должны обосрать… что и делаем… по зову совести и внутреннего долга! Это наш отважный и мужественный ответ зажравшемуся миру с его допотопной моралью, его дуростью и косностью, с его чванством своими достижениями…

Грекор слушал с интересом, хохотнул, сказал довольно:

– А что это за достижения, если их можно обосрать?

– Настоящее не обосрешь, – поддержал Данил.

А Зяма поддакнул:

– А так как нам удается обосрать все, то у этого мира нет подлинных ценностей. Их создадим мы, только мы и только мы!

Данил поинтересовался:

– А почему ты считаешь, что срунов будет все больше? Из-за телепередачи?

– Ага, заинтересовался? – сказал я. – Нет, та передача только чуточку ускорила. Я уже говорил, во-первых, инет дал возможность всем действительно свободно выражать свои мысли, идеи, взгляды, вкусы, желания и потребности. Действительно свободно – это значит, что пишешь и говоришь под ником, и никакая полицейская сволочь не узнает, кто ты и что на самом деле, не придет к тебе домой и не настучит по хитрой рыжей морде. И вот когда все это поняли… нет, когда это наконец до всех дошло, тут-то сруны с изумлением и радостью увидели, что они, оказывается, не одиноки. Когда они приходили на чей-либо сайт посрать, то чаще всего обнаруживали его уже засранным, загаженным так, что самим бы не утонуть в говне!

– А вторая причина?

– А во-вторых, – сказал я размеренно, – мир усложняется слишком быстро. Кто его понимает с ходу, тот, безусловно, одаренный от природы. Остальным надо долго и упорно учиться. Но учиться, да еще долго, никто не желает, кроме совсем уж свихнувшихся идиотов вроде меня. Вот и получается, что с каждым годом… нет, с каждым днем срунов будет больше и давление их на мир станет ощутимее. С ними… с нами придется считаться всерьез. Тем более что свобода слова дадена всем, а голос академика и голос сруна при голосовании это два одинаковых голоса с равными правами.

Данил крикнул:

– Вот троллейбус!.. Нажмем, а то еще три остановки…

Мы перешли на бег, успели, водила придержал перед нами двери, я тут же шепотом велел не портить кожаные сиденья. Во-первых, нас могли и не ждать, а самое главное – кроме нас никого, так что вычислить, кто порезал сиденья и спинки, проще простого.

Зяма отдышался, спросил деловито:

– Под каким лозунгом выйдем? Не люблю как-то, когда мне по хитрой рыжей морде… Это Данил обожает!

Я подумал, сказал уверенно:

– Под лозунгами Интернационала!.. Это заодно привлечет симпатии стариков. Всем срочно разучить «Интернационал»…

Грекор сказал хвастливо:

– А я и сейчас первые строчки помню!.. У меня дед все еще напевает… Весь мир насилья мы разрушим, ну а затем…

Данил сказал с восторгом:

– Круто! Они еще тогда ломали систему?

– Ее всегда ломали, – сказал я. – Но окончательно разломаем только мы!.. И весь мир станет свободным. И даже вольным.

Утром мы, не уточняя, кто участвовал в ночной вылазке против системы, сообщили на коротком брифинге о том, что сделала некая группа, выразив протест правительству в виде трех разгромленных троллейбусных остановок, разбитой витрины аптеки и уничтоженных бесследно брандспойтов, отозвались с большой похвалой о героях, что сумели затопить две улицы в центре дерьмом, тем самым показав Кремлю, что они дерьмо и держат страну в дерьме.

По такому победном поводу заказали пиццы вдвое больше, Гаврик смотался за пивом. Он уже прижился у нас, с гордостью сообщил, что к своей подписи всегда делает приписку, которой несказанно рад: «При любом строе я – анархист, при любом режиме – партизан!»

– Это очень важная составляющая настизма, – объяснил он нам, когда продемонстрировал первый раз. – Здесь ключевые слова «при любом»!

Зяма спросил коварно:

– А если строй самый что ни есть лучший и справедливый на свете?

– Все равно! – сказал Гаврик уверенно и шмыгнул носом.

– А если, – спросил Зяма, – режим учитывает все свободы и привилегии граждан?

Гаврик заявил гордо и возвышенно:

– Мы все равно должны быть против, разве не так?.. Мы не можем позволить быть изнасилованными даже добром, как сказал Бердяев!.. Мы должны иметь право даже на гнусность и настизм, потому что мы – люди, а люди – не ангелы… мы лучше ангелов!

Валентин слушал их внимательно, сказал вдруг:

– А я взял себе подпись: «Если тебе дадут линованную бумагу – пиши поперек!» Тоже клево!

Данил расцвел улыбкой так широко, что его рожа заполнила все комнату.

– Братишка!.. Я эти слова Хуана Хименеса сам хотел себе взять!.. Но ты интель, тебе это идет больше, а я чегеварец, мне нужна кровь!