Настырный

— Я сразу узнал, что ты сын Непеса, — одно лицо. — Председатель ласково взглянул на него, усмехнулся. — Это правильно, что ты приехал. Твой отец был настоящим человеком — они только таких и убивали. И чужим себя здесь не считай, твоя доля в колхозе не меньше, а побольше, чем у других, — отец жизнь свою за него отдал.

У Гуммата в глотке комок застрял, не смог даже слова вымолвить — поблагодарить человека.

Много лет прошло. И все эти годы Гуммат жил так: раз мой отец жизни не пожалел за колхоз, я для него сил не пожалею. К тому же Гуммат с первого дня заметил, что Курбан-ага присматривается к нему, следит, с отцом сравнивает. А Гуммат не хотел, не мог уронить себя в глазах человека, который так говорил о его отце.

Иногда Гуммат представлял себе, что отец жив. Его бы, конечно, выбрали председателем, и он сидел бы в этой конторе, как сидит Курбан-ага. Разве не делал бы Гуммат для колхоза все, что в его силах? А Курбан-ага — товарищ отца, боевой товарищ, и делает он то, что они начинали вместе. Может Гуммат не помочь ему, может ему в чем-нибудь отказать?

Просто. А вот люди не понимают. Даже Солтан. Взять хотя бы сегодня: пришлось ему встать, идти среди ночи к председателю. Ну и велика важность? Предупредить-то поливальщиков нужно. Не будь крайней необходимости, разве Курбан-ага стал бы его тревожить? Конечно, надежней, если б председатель сам им сказал, да ведь не разорваться же ему! С рассвета человек на ногах, а года-то немалые — под шестьдесят! И вообще, почему кто-то должен работать день и ночь, а он, Гуммат, будет похрапывать в постели?! Несправедливо это, нечестно. А предупредить надо. Мало ли что бывает — вдруг поливальщики уснут, затопят хлопчатник?! А Рамазанов тут как тут! Мало того, что при всем народе председателя стыдить будет, он ведь и в газету может написать, пост-то, говорят, высокий занимает.

Нет, это все правильно: и что разбудил его Курбан-ага, и что к поливальщикам послал. Дело срочное, а недоспал — беда небольшая.

Гуммат пришел домой под утро. Заснуть уже не смог — мешали мысли — как-то все обойдется. Что ж, Курбан-ага тоже, поди, не спит, ворочается с боку на бок. Ладно, если понравится Рамазанову, тогда он и на собрании их похвалит, и в газетах о них будут писать, и по радио говорить. А если какие непорядки?.. Вот в том-то и дело. Все село спит, а они с Курбаном-ага места себе не находят! Мысль эта была Гуммату приятна, ему нравилось делить с Курбаном-ага заботы о колхозе. Да, а как же насчет того, чтоб по селу не слонялись? Не годится; если утром сказать, женщины не разберут сразу, не поймут серьезности положения. Им надо все так преподнести, чтоб дошло, чтоб прочувствовали…

А в самом деле, как же сказать? Просто сообщить — приезжает Рамазанов? Не дойдет. Ну и приедет, и пусть себе, мало ли их ездит! Или хуже того — подумают, что это не из Ашхабада, а финагент Рамазанов, что раньше налоги собирал. Они рады до смерти, что избавились от этого грубияна, а он опять! И надо же так случиться: ашхабадский начальник — однофамилец такого негодника!..

«Объясни все как следует!» Курбану-ага легко говорить! Он понятно, сделает — не с такими заданиями справлялся, а все ж беспокойно…

Размышляя о завтрашнем дне, о том, как выполнить нелегкое поручение, Гуммат все больше и больше вдохновлялся. Значит, он скажет так: «Вчера в райкоме было собрание. Председателю здорово досталось…» С этого он начнет. А если перебьют, станут расспрашивать? Дотошные все стали — сил нет…

Нет, так не годится, сразу собьют, запутаешься… Лучше начать с Рамазанова. Должность упомянуть. Сейчас все больше на должности смотрят.

Когда Гуммат в третий раз встал напиться, план действий был им уже разработан. Он выглянул на улицу. Светало.

Гуммат не спеша начал одеваться. Солтан тоже поднялась. Не глядя на мужа, налила воду в кумган, развела огонь…

— Солтан! Сегодня надо пораньше в поле выйти.

Жена широко зевнула, потянулась.

— Что, проверяльщики приедут?

— Приедут. Товарищ Рамазанов приедет.

— Чего это? Налоги-то отменили.

Так он и знал, что путаница получится! Не зря беспокоился.

— Не тот Рамазанов! Тот финагент, а этот из Ашхабада, начальник. Строгий, говорят. Я за Курбан-ага беспокоюсь. Он ведь не зря меня среди ночи-то поднял. С совещания приехал. Усталый, злой… Мне думается, изругали его на чем свет стоит…

— Ты ж вчера говорил, в газете его хвалили!

Гуммат на секунду замялся — как же это он забыл! Пришлось повысить голос.

— Вчерашний день был, да весь вышел! А вот сегодня, если Рамазанов углядит хоть какой непорядок, Курбану-ага не поздоровиться! Снимут, и все. Он сам мне сказал. И велел, чтоб никто по селу не слонялся. Ты давай и девочек буди, пусть с тобой идут!

— Ладно, — проворчала Солтан. — Вечно ты чего-нибудь придумаешь!.. Так уж и снимут!..

Когда, напившись чаю, Гуммат вышел на улицу, солнце светило вовсю. Гуммат направился к Гозель. Соседка стояла на веранде и развязывала кушак. Завидев Гуммата, она отвернулась и стала рассеянно глядеть по сторонам. Но дышала она тяжело, широкие ноздри раздувались — злилась баба. Гуммат поздоровался.