Наталья Гончарова

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.

Стихотворение не было окончено и не печаталось при жизни Пушкина. План его продолжения виделся автору таким: «Юность не имеет нужды в at home[88], зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу — тогда удались он домой. О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню — поля, сад, крестьяне, книги; труды поэтические — семья, любовь etc. — религия, смерть».

Третьего июня Пушкин продолжает сетовать на вмешательство в частную жизнь: «Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство à la lettre[89]. Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности (inviolabilité de la famille) невозможно: каторга не в пример лучше». После этих строк Пушкин замечает: «Это писано не для тебя; а вот что пишу для тебя… Приняла ли ты железные ванны? есть ли у Машки новые зубы? и каково она перенесла свои первые?»

Вновь и вновь возвращается Пушкин к теме перлюстрации: «Скучно жить без тебя и не сметь даже написать тебе всё, что у тебя на сердце. Ты говоришь о Болдине. Хорошо бы туда засесть, да мудрено. Об этом успеем еще поговорить. Не сердись и не толкуй моих жалоб в худую сторону. Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую мы налагаем на себя из честолюбия или нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у Господа Бога. Но ты во всём этом не виновата, а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, не смотря на опыты жизни».

Заканчивает Пушкин письмо словами предупреждения: «Но будь осторожна… вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует Государственная безопасность».

Тема с перлюстрированным письмом будет закрыта Пушкиным в письме от 11 июня: «На того я престал сердиться; потому что, toute réflexion faite[90], не он виноват в свинстве его окружающем. А живя в нужнике, по неволе привыкнешь к г…у, и вонь его тебе не будет противна, даром что gentleman».

О содержании писем жены Пушкина нам приходится судить по его ответам. Так, 27 июня он удовлетворяет ее любопытство: «Буду отвечать тебе по пунктам. Когда я представлялся в.<еликой> кн.<ягине>, дежурная была не С.<оллогуб>, а моя прищипленная кузинка Чичерина, до которой я не охотник, да хотя бы и С.<оллогуб> была в карауле. Так уж если влюбляться… Эх, женка! почта мешает, а то бы я наврал тебе с три короба. Я писал тебе, что я от фрака отвык, а ты меня ловишь во лжи как в petite misère ouverte (термин игры в бостон. — В. С.), доказывая, что я видел и того и другого, следственно в свете бываю; это ничего не доказывает. Главное то, что я привык опять к Дюме и к Английскому клубу; а этим нечего хвастаться».

Дальше Пушкин переводит разговор на своячениц: «Ты пишешь мне, что думаешь выдать Кат.<ерину> Ник.<олаевну> за Хлюстина, а Алекс.<андру> Ник.<олаевну> за Убри: ничему не бывать; оба влюбятся в тебя; ты мешаешь сестрам, потому надобно быть твоим мужем, чтоб ухаживать за другими в твоем присутствии, моя красавица. Хлюстин тебе врет. А ты ему и веришь; откуда берет он, что я к тебе в августе не буду? разве он пьян был от ботвиньи с луком? Меня в П. Б. останавливает одно: залог имения Нижегородского, и даже и Пугачева намерен препоручить Яковлеву, да и дернуть к тебе, мой ангел, на Полотняный Завод».

По поводу издания «Истории Пугачева» Пушкин постоянно сносился со своим лицейским товарищем М. Л. Яковлевым, состоявшим в ту пору директором типографии, в которой она печаталась. Наталья Николаевна в письмах интересовалась и работой мужа над «Историей Петра». Пушкин отвечал: «Ты спрашиваешь меня о Петре? идет помаленьку; скопляю матерьалы — привожу в порядок — и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок».