Наталья Гончарова

Наталья Николаевна вполне понимала позицию Вяземского, старавшегося уберечь вдову друга от неосторожного шага, но однажды все-таки упрекнула его в недоверии, причем сделала это в письме, написанном по-русски, как она переписывалась некогда с Пушкиным: «Не понимаю, чем заслужила такого о себе дурного мнения, я во всём, всегда, и на все хитрые вопросы с вами была откровенна, и не моя вина, есть ли в голову вашу часто влезают неправдоподобные мысли, рожденные романтическим вашим воображением, но не имеющие никакой сущности. У страха глаза велики». Однажды Наталья Николаевна что-то в этом духе высказала ему прямо в лицо, судя по одному из писем Вяземского к ней: «Вы так плохо обходились со мною на последнем вечере вашей тетушки, что я с тех пор не осмеливаюсь появляться у вас и еду спрятать свои стыд и боль в уединении Царского Села».

Вяземский не только засыпал Наталью Николаевну письмами, но почти ежедневно появлялся в ее доме и сопровождал ее на прогулках, так что надоедал даже детям. Понимая это и собираясь на время оставить Петербург, в письме от 26 июня 1843 года он прямо говорит ей: «Чтобы не иметь более безрассудного вида, чем на самом деле, прошу вашего разрешения объяснить, почему я не пришел к вам перед отъездом. Много раз я готов был сделать это, но всегда мне не хватало смелости. А знаете ли — какой смелости? — Боязнь показаться смешным перед вашими детьми и прислугой. Ваша сестра меня нисколько не смущает. Она разумна и добра, а следовательно, беспристрастна». Заканчивается письмо словами: «Во всяком случае, вернувшись в Петербург, я воспользуюсь предлогом моего отсутствия, чтобы появиться перед вашими детьми в качестве Петра Бутофорича, как и прежде».

Тем не менее Наталья Николаевна прислушивалась к суждениям Вяземского. В письме уехавшим за границу Фризенгофам от 16 декабря 1841 года она заметила, что «настоящие друзья встречаются редко, и всегда чувствуешь себя признательной тем, кто берет на себя труд ими казаться…».

В том же письме, как бы заочно отвечая Вяземскому, она пишет Фризенгофам о чувствах, «которые мы можем еще испытывать, принимая во внимание наш возраст»: «Могу сказать вам откровенно, заглянув в самые сокровенные уголки моего сердца, что их у меня нет».

Второй брак мог решить материальные проблемы Натальи Николаевны, но руководствоваться только этим соображением она никак не считала возможным.

Одним из «настоящих друзей» мог бы стать для нее Михаил Юрьевич Лермонтов, что доказал ставший для нее особенно памятным день 12 апреля 1841 года, когда состоялось их прощание. Как зафиксировал Плетнев, Наталья Николаевна встречалась с ним в доме Карамзиных. Поэт вначале держался от нее на расстоянии, что не могло ее не задевать. И только перед самым своим отъездом на Кавказ, навсегда покидая Петербург, Лермонтов неожиданно подсел к ней и, по позднейшему рассказу А. П. Араповой, завел задушевный и искренний разговор. На этом вечере присутствовал В. А. Соллогуб, вспоминавший впоследствии, как «растроганный вниманием к себе и непритворной любовью избранного кружка поэт, стоя в окне и глядя на тучи, которые ползли над Летним садом и Невою, написал стихотворение „Тучки небесные, вечные странники!..“ Софья Карамзина и несколько человек гостей окружили поэта и просили прочесть только что набросанное стихотворение. Он оглянул всех грустным взглядом выразительных глаз своих и прочел его. Когда он кончил, глаза были влажные от слез…».

Наталья Николаевна, как и все присутствовавшие при поэтическом прощании Лермонтова с Петербургом, была тронута этими стихами, в которых она могла найти отклик своим душевным переживаниям:

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?