Наташа Кампуш. 3096 дней

В основу сюжетов моих историй легли мечты о будущем. Во всех мельчайших подробностях я представляла себе, какой будет жизнь после моего освобождения. Я стану лучше учиться по всем предметам в школе и преодолею свою неуверенность. Также я решила, что займусь спортом и похудею, чтобы принимать участие в играх вместе с другими детьми. Я мечтала, как, оказавшись на свободе, перейду в другую школу — ведь я уже ходила в четвертый класс начальной школы[14] — и как меня примут другие дети. Вызову ли я у них интерес только как жертва похищения? Примут ли они меня как равную себе? Но самыми яркими красками я рисовала встречу с родителями. Как они заключат меня в свои объятия, и как отец поднимет меня вверх и начнет кружить в воздухе. Как я вернусь в прекрасный мир раннего детства, а время ссор и унижений будет навсегда забыто.

Но иногда этих фантазий было недостаточно. Тогда я брала на себя роль моей отсутствующей матери, разделяя себя мысленно на две части и пытаясь от ее лица оказать себе поддержку: «Представь, что ты в отпуске. Хоть ты и далеко от дома, но ведь оттуда тоже непросто позвонить. Там нет телефона, но отдых не прерывают только из-за одной неважно проведенной ночи. Когда все закончится, ты снова вернешься домой и пойдешь в школу».

Мысленно произнося эти монологи, я отчетливо видела перед собой мать. Я слышала, как она говорит твердым голосом: «Возьми себя в руки, сейчас нет смысла психовать. Ты должна выстоять, и тогда все снова будет хорошо». Да. Если я буду сильной, все снова будет хорошо.

Если же и это не действовало, я пыталась вызвать в памяти состояние защищенности. В этом мне помогала бутылочка «Францбрандвайн», которую я вымолила у Похитителя. Бабушка всегда пользовалась им для втираний. Резкий свежий запах моментально переносил меня в дом в Зюссенбрунне, возвращая забытое теплое чувство безопасности. Когда мозг в одиночку не справлялся, то подключался нос — не потерять связь с самой собой и рассудок.

* * *

Со временем я попыталась привыкнуть к Похитителю. Я интуитивно подстраивалась под него, как подстраиваются под диковинные традиции людей в чужой стране. Сегодня я думаю: мне наверняка помогло то, что я была еще ребенком. Будь я взрослым человеком, вряд ли смогла бы выдержать тот гнет чужой воли и психических пыток, которым я подвергалась в подвале. Но с самого малого возраста дети так устроены, что воспринимают всех взрослых из ближайшего окружения как непререкаемый авторитет, на который стоит ориентироваться и кто устанавливает нормы, что правильно, а что нет. Детям указывают, что надеть и когда идти в постель. Они едят то, что подается на стол, а сопротивление пресекается. Родители постоянно запрещают им то, что они хотели бы получить. Даже если взрослые забирают у ребенка шоколадку или пару евро, полученных от родственников на день рождения, то ребёнок должен принять это вмешательство как должное и осознавать, что родители поступают правильно. Иначе он может потерпеть неудачу в связи с несоответствием между его собственными желаниями и отказом тех, кого он любит.

Я привыкла следовать указаниям взрослых, даже если мне это было не по нутру. Была бы моя воля, я ни за что не ходила бы после школы в продленку. Особенно в ту, где предписываются даже самые основополагающие физиологические функции — когда можно есть, спать или справить нужду. Также я не ходила бы каждый день после продленки в магазин матери, где заедала скуку мороженым и маринованными огурцами.

Ограничение свободы ребенка, пусть даже на короткое время, не являлось для меня чем-то немыслимым. Хотя мне самой этого испытать не пришлось. Запирать непослушных детей в темный подвал было в то время расхожим способом воспитания во многих семьях. Можно было часто услышать, как бабульки в трамвае ворчали на матерей орущих младенцев: «Вот будь это мой ребенок, я бы заперла его в чулане!»

Дети могут приспособиться к самым неблагоприятным условиям и принимать побои родителей за выражение любви, а в затхлой развалюхе видеть домашний очаг. Моим домашним очагом стал подвал, а единственным близким человеком — Похититель. Вся моя жизнь лопнула по швам, а он оказался этим единственным в том кошмаре, в который она превратилась. Я была зависима от него так, как могут быть зависимы только грудные младенцы от своих матерей: любой знак расположения, любой кусочек еды, свет, воздух — все мое психическое и физическое состояние зависело от одного этого человека, запершего меня в подвальном застенке. А своими утверждениями, что мои родители не отвечают на требования о выкупе, он поработил меня также и эмоционально.