Натюрморт с удилами

Я вполне понимаю, что мои слова отдают святотатством, поскольку, по общему мнению, «Заключение мира в Мюнстере» — это шедевр. В лицах дипломатов (каждое размером с ноготок) ухитрялись видеть даже борьбу противоположных чувств — страха и надежды, радости и уныния. Я попросту считаю, что это не лучшая картина Терборха, но зато она дает весьма характерный пример своеобразия голландской живописи. Любой ученик Рубенса, Веласкеса либо итальянских мастеров развил бы эту сцену, наполнил бы ее движением, кипением, красками, пафосом, гиперболой (все ведь следует преувеличить и разукрасить), а свободное место под крышей заполнил бы античными богами или архангелами, трубящими в трубы. Терборх пишет свое историческое произведение без пафоса, естественно, как если бы это было жанровое полотно, которое легче представить себе на стене мещанской комнаты с камином, чем в парадном зале ратуши. Это картина-протокол, и благодаря ей мы знаем теперь, как было на самом деле. И только в одном мастер оказался фантастом с неудержимым воображением: он запросил за свою картину такую чудовищную цену, что до конца жизни так и не нашел на нее покупателя.

Похоже, некоторое время Терборх питал иллюзию, будто можно писать прибыльные групповые портреты. Вскоре после «Заключения мира…» создается «Семья на фоне пейзажа», и эта картина вызывает внезапный прилив теплого настроения, заставляя вспомнить другое полотно, возникшее три века спустя, «Артиллеристов» Анри Руссо^{64} («Таможенника»), Усатые солдаты, будто бы позирующие для памятного снимка, похожие друг на друга как две капли воды, как две пуговицы мундира; за ними чудовищно длинный ствол пушки, отлитой как будто и не из металла, а из тяжкого сна. У Терборха кучка стариков, взрослых мужчин, молодежи и детей изображена на фоне сочной зелени рощи — черная, чужеродная, торжественно неподвижная, словно семейство грибов.

Герард Терборх. Заключение мира в Мюнстере.

Когда я гляжу на картины Терборха, меня не покидает впечатление, что это произведения двух гармонично сотрудничающих братьев — художника и миниатюриста. Рисунок фигур, возникающих из мрака, неизменно точен; удары кистью короткие; движение руки осторожное, медленное, спокойное, без размашистости. Это попытка рассказа о мире, представленного в черно-жемчужно-серой тональности.

Терборх пробыл в Мюнстере три долгих года и за это время создал ряд портретных набросков, подготавливая свой — как он считал — opus magnum[15]. От этих этюдов и набросков немногое осталось, тем более удивительны две прекрасные миниатюры. Как если бы пара тактов увертюры задвинула в тень всю трудолюбиво скомпонованную оперу.

Первая — это портрет испанского аристократа, руководителя делегации на мирных переговорах, имевшего звучное имя Дон Каспар де Бракомонте-и-Гузман Конде де Пеньеранда. Терборх так привязался к испанскому дипломату, что в сцене «Заключения мира…» поместил его со стороны «извечных врагов» своей отчизны, пока коллеги не указали ему на эту бестактность. А портрет Конде де Пеньеранды великолепен; через его лицо как бы пробегают волны переменчивых настроений — меланхолии и спокойствия, подавленности и приливов энергии. Прекрасное высокое чело, черные как смоль быстрые глаза и длинный тонкий нос, подобный клюву грустного попугая. Коротко подстриженная бородка, усы, искусством брадобрея вознесенные кверху, как два острых крючка. На шее тонкий, словно свист шпаги, батистовый воротничок с острыми концами, называемый голиллой. Он одет в парадный придворный костюм — покрывало, расшитое золотом. Редко на картинах Терборха можно найти такое свидетельство его виртуозной колористики — темно-фиолетовый, золотой, интенсивный алый цвета в сопоставлении с серым и черным.

Совершенно иной характер носит миниатюрный портрет самого молодого члена голландской делегации, Каспара ван Киншота. Он в легкой куртке в светло-голубую и белую полоску. Девичье лицо окаймляют буйные волосы, спадающие на плечи, большие глаза полны мягкой отрешенности. Бедный Каспар умер вскоре после подписания договора, погрузив в печаль своих родственников, а также опечалив муз, поскольку он был поэтом, автором весьма изящных стихов, которые писал на латыни.