Нации и национализм

Но в целом определение типа общества по имеющейся экономической базе не оправдывает себя. Не все охотничьи и аграрные общества одинаковы. Особо губительным для марксистской философии истории является то обстоятельство, что важнейшие отличительные черты надстройки (государство и письменность) не соотносятся с реальными изменениями социальной структуры, то есть с началом организованного производства продуктов питания. Если верить Джеймсу Вудберну, важнейшее структурное изменение происходит уже внутри некоторых категорий обществ охотников и собирателей, где одни предпочитают немедленный результат в виде полученной продукции, а другие ориентированы на получение ожидаемых, «отсроченных» результатов экономики охоты и собирательства. Последние, обретя нравственные и учредительные основы долговременного обязательства, уже имеют организационные предпосылки для развития сельского хозяйства, при условии если произойдет движение в эту сторону и эти общества получат необходимые технологические средства[36]. Необходимость выполнения разнообразных задач с течением времени развивает умение мыслить и действовать, что впоследствии обеспечивает постоянное разделение обязанностей в процессе производства. Если это так, то, значит, некое величайшее изменение общественной структуры предшествует происшедшему переходу к производящей экономике, в то же время не вызывает сомнения и то, что второе величайшее изменение структуры — создание государства следует за ним, хотя не является единственно возможным, непосредственно связанным с ним[37].

Эмпирические и теоретические проблемы, которые встают перед теорией непосредственной связи между базисом и надстройкой в рамках марксистской идеологии и еще больше обостряются, когда она отбрасывает однолинейный взгляд на философию истории, уже освещаются в советской литературе. Человечество проделало путь от охоты и собирательства, когда все имели время для праздности, к аграрному строю, когда праздную жизнь вели только избранные (правящая элита), и к индустриальному, подчиняющемуся трудовой этике, вообще исключающей праздность. Или иначе можно было бы сказать, что вначале мы получали вознаграждение без промедления, затем с некоторым промедлением, а под конец, с постоянным промедлением.

Таким образом, идея определения общества в соответствии с его материальной основой вообще может показаться устаревшей. Но устарела ли она и в применении к индустриальному обществу в конце концов? Ограничивается ли обычное индустриальное общество только производительной инфраструктурой? В данном случае ответ не столь определенен и не имеет столь веского обоснования, как в случае охотничьих и аграрных обществ. Возможно, что в итоге у человека индустриального общества окажется меньше возможностей социального выбора, чем у его предка-охотника или крестьянина. Допустим, что представление о том, что все индустриальные общества непременно будут походить друг на друга, верно или, во всяком случае, рано или поздно оправдается. Какие же характерные особенности культуры и национализма сможем мы отметить в этом случае?

Для начала, пожалуй, будет удобно остановиться на предполагаемой конвергенции. Представим себе, что культура общества в действительности определяется только индустриальным способом производства: одна и та же технология настраивает людей на один и тот же тип деятельности и устанавливает одни и те же виды иерархии и определяет одинаковые виды досуга, связанные с существующей техникой и потребностями производственной жизни. Различные языки могут сохраниться и, вероятно, сохранятся, но социальные потребности, которые они выражают, и те понятия, которыми они оперируют, будут одинаковы для любого языка внутри широко распространившейся индустриальной культуры.