Нация и сталь

Нужно сказать, что в конце 30-х годов девятнадцатого столетия знаменитый секрет Хантсмена уже успел стать всеобщим достоянием. Англичанам уже давно нечего было скрывать. Времена Наполеона и экономической блокады ушли в вечность. Складывалась довольно парадоксальная ситуация: если бы два визитера из Германии, старавшиеся всеми правдами и неправдами сохранить свое инкогнито, напрямую обратились бы к авторитетным людям, то им, безусловно, предоставили бы больше информации, чем та, которую удалось заполучить Круппу и Золингу благодаря своему шутовскому маскараду.

Так и видятся эти две странные фигуры провинциальных немцев, которые на практике решили разыграть один из сюжетов английского писателя все той же викторианской эпохи, сэра Артура Кона Дойля, о неутомимом сыщике Шерлоке Холмсе и его верном докторе Ватсоне. Еще не было написано ни строчки, ещё не родился даже замысел, а прототипы уже бродили по доброй старой Англии, может быть, вызванные из неких черных непроницаемых глубин воспаленным сознанием морфиниста и алкоголика англосакса Эдгара Алана По в далекой Америке. Здесь поневоле задумаешься над тем, что же все-таки управляет миром: идея или материя.

Крупп провел в Англии около пяти месяцев. Ему так и не удалось добыть никакой другой информации помимо той, которую он мог заполучить даже не выезжая из родного Эссена. Однако в целом Англия произвела на Альфреда неизгладимое впечатление. По его словам, уезжая в Британию, он заранее ненавидел всех её обитателей. Это продолжалось до тех пор, пока Альфред сам не оказался в этой стране и "не нашел здесь добрых, искренних мужчин и женщин". Здесь следует сказать, что для всех Круппов в последствии, даже в эпоху фашизма, будет характерна абсолютно искренняя англомания. Феномен, который можно, пожалуй, объяснить лишь с позиций фрейдизма: что-то вроде идентификации себя с агрессором. Англия с её секретом чуть не разорила весь род, но она же, Англия, являясь самым серьезным соперником и великой индустриальной державой, была идеалом, к которому следовало стремиться, и, как строгий отец по отношению ко всему роду немецких промышленников, заставляла неустанно трудиться, заставляла, несмотря ни на что, крепко держаться в седле.

13 марта 1839 года Крупп окончательно решает в знак своей любви к Британии изменить свое имя на английский манер. При крещении его звали не Альфредом, а Альфриедом. Отныне и имя свяжет его с пока ещё недостижимым идеалом.

После своей поездки по Англии Крупп вновь окажется в Париже. Однажды утром, продолжая писать бесконечные инструкции своему брату Герману, Альфред неожиданно будет отвлечен от своих занятий резкими криками и выстрелами, доносящимися с улицы. Выглянув в окно, провинциальный немецкий промышленник увидит нечто неописуемое: за одну ночь на улицах выросли баррикады. Повозки и фаэтоны оказались перевернутыми вверх колесами - везде суетились вооруженные люди. Альфред быстро сбежал вниз, чтобы собственными глазами увидеть происходящее. На другой день он отправит домой письмо следующего содержания: "Бунт ещё не подавлен в полной мере, но сегодня, думаю, все будет кончено. Если это поможет бизнесу... то черт с ними, пусть бьют друг друга по голове хоть каждый день". Так Крупп стал нечаянным свидетелем свержения июльской монархии. Подобно герою романа "Воспитание чувств" Г. Флобера Альфред достаточно равнодушно отнесется к происходящему. Может быть, любопытному немцу, как и Фредерику Моро, удалось увидеть и запомнить патруль у городской заставы, ружья в козлах на площади, падающих под выстрелами людей, какого-нибудь "чернобородого пролетария" на королевском троне. Но все это пронеслось мимо души Альфреда, нисколько не задев ее: "...черт с ними, пусть бьют друг друга по голове хоть каждый день". "Анемия души", о которой и писал великий французский писатель, в этом свидетельстве очевидца дала знать о себе в полной мере. Ушла эпоха героических свершений, пришло время трудолюбивого западного буржуа, произошел коренное перелом во всей духовной жизни Запада. "Мадам Бовари это я", - скажет о себе с грустной иронией сам Флобер. Пошлость, тотальная пошлость станет воплощением нового времени. Нет величия в событиях революции, происходящих на глазах и выдуманного героя Фредерика, и не выдуманного будущего короля пушек Альфреда Круппа, и пошлость как в фокусе сконцентрирована в "революционной картине" другого героя романа Флобера, художника Пелерена: "Республика, или Прогресс, или Цивилизация под видом Иисуса Христа, управляющего паровозом, который мчится по девственному лесу". В этой картине самое главное - паровоз, несущийся по девственному лесу. Девственный лес Рура уже давно начал редеть в результате постройки новых металлургических заводов, а гудки первого локомотива уже прозвучали в этих местах в день смерти романтика Фридриха Круппа.