Нация прозака

Я встаю с пола, чтобы снять контактные линзы, которые и так выпадают, каплями выскальзывают из глаз в море слез. Сегодня линзы зеленые, случайный набор, который достался мне по акции «купи один набор и получи второй бесплатно»; когда я ношу их, я как будто прячусь за парой чужих, жутковатых, фальшивых глаз. Они превращают меня в сверхъестественное и бездушное существо, словно я пришелец с другой планеты или безжизненная степфордская жена, которая готовит, убирает и трахается с блаженной, идиотской улыбкой на лице. Из-за того, что линзы то и дело съезжают со зрачков, кажется, что у меня две пары глаз, знаете, такая больная фантазия про двойное зрение, а когда они выскальзывают окончательно, я вообще превращаюсь в ожившее тело, робота с выпавшими глазами из фильмов ужасов.

И я снова на полу.

Джейсон все-таки заглядывает ко мне, когда остальные уходят, уговаривает лечь спать и мямлит, что наутро мне станет лучше. И я говорю: «Бога ради, ты, придурок! Мне не нужно, чтобы утром стало лучше. Я хочу или расправиться с проблемой и решить ее, или умереть прямо сейчас».

Он садится рядом, хотя я знаю, что он предпочел бы сейчас зависать у своей подружки Эмили или еще где-нибудь. Знаю, что он даже предпочел бы мыть тарелки или подметать пол в другой комнате и собирать пустые бутылки и банки из-под пива, чтобы выбросить в контейнер для переработки. Я знаю, что сейчас я чудовище и что даже уборка приятнее моей компании.

– Джейсон, сколько мы знакомы? – спрашиваю я. – Лет пять, не меньше, с третьего курса?

Он кивает.

Часто ты меня такой видел? Часто видел, чтобы я рыдала где-нибудь на полу? Чтобы тыкала в запястье грейпфрутовым ножом и кричала, что хочу умереть?

Он не отвечает. Не хочет говорить «слишком часто».

Джейс, и так уже двадцать пять лет, всю мою жизнь. Да, время от времени наступали передышки, например, когда я влюбилась в Нейтана или начала писать для The New Yorker. А потом снова бьет по голове бессмыслицей жизни, и я слетаю с катушек.

Он что-то говорит про то, как литий помогает мне с этим. Все приводит в порядок.

Снова слезы, перемежающиеся короткими истеричными вздохами, и в конце концов я только и могу выговорить: «Я не хочу так жить».

И я плачу и плачу, а Джейсон уходит.

Его сменяет Джулиан и, оказывается, он потерял ключи и остается у нас на ночевку. Чувствую себя Элизабет Тейлор в роли Клеопатры, принимающей просителей в ванной на полу.

Джулиан несет всякую фигню про то, что счастье – это выбор, и что оно требует работы. Что это все, типа, просветление.

Он говорит, что надо верить.

Он говорит: «Давай! Улыбнись! Соберись!»

Какая же банальщина, поверить не могу. На секунду мне хочется отвлечься от происходящего и объяснить, как работает общение между людьми, чтобы Джулиан мог изобразить хотя бы подобие деликатности или эмпатии.

Вместо этого я продолжаю плакать.

Наконец он поднимает меня с пола, продолжая бормотать, что мне просто нужно поспать, а уже завтра утром мы достанем литий, и он ни черта не понимает, что не хочу я ждать утра, чтобы почувствовать облегчение, что жизнь меня слишком вымотала, что мне больше всего хочется вообще ничего не чувствовать. Я отталкиваю его, требую, чтобы он меня отпустил. Начинаю пинаться и орать, вот что я делаю. Бедный Джулиан. Я тыкаю его пальцами в глаза, заставляя отпустить, прямо как учили на курсах самообороны. Джейсон приходит на крик, и они вдвоем практически запихивают меня в кровать, и я вдруг понимаю, что, если не смириться, могут прийти люди в белых халатах, со смирительной рубашкой в руках и забрать меня, и эта мысль одновременно утешает меня и чертовски пугает, как и весь остальной мир.

Первый передоз настиг меня в летнем лагере. Кажется, это был 1979 год, мне тогда исполнилось двенадцать, и у меня были тощие ляжки, большие глаза, грудь, похожая на персики, обгоревшая под летним солнцем кожа – нежная и обманчивая красота девочки-подростка, у которой все хорошо, которая вот-вот повзрослеет. Как-то во время тихого часа я валялась на нижней койке двухъярусной кровати, наверху дремала моя подружка Лисанн, а я начала читать книгу с эпиграфом из Гераклита: «Не будь солнца, мы бы жили в ночи»[48]?

Не помню ни названия книги, ни сюжета, ни персонажей, только эпиграф неизгладимо отпечатался в памяти, и с тех пор так и не выходит из головы. И как я ни пыталась вытравить его химическими коктейлями из лекарств, ни старалась заполировать, мне пришлось смириться с тем, что ты – это всегда ты, от себя не убежать.

Правда, есть вариант сдохнуть. Но, конечно, тем летом я не пыталась покончить с собой. Я вообще не знаю, чего я тогда хотела. Может, просто отключиться от своих мыслей. Побыть кем-то другим, не собой.