Нация прозака

Вообще меня не особенно волновало, кому именно поручат присматривать за мной на те несколько часов, что отделяли конец школьного дня от маминого возвращения, и я с удовольствием оставалась наедине с каким-нибудь из моих многочисленных странных занятий, будь то разведение кузнечиков, которых я притащила домой с продленки, или работа над серией иллюстрированных книг, посвященных разным животным, хотя я могла и просто сидеть над рабочими тетрадями по математике, стремительно осваивая умножение и деление, пока мои одноклассники пытались разобраться со сложением и вычитанием. У меня было так много разных задумок, что по большей части я не понимала, для чего мне другие дети. Все они казались какими-то маленькими, особенно в сравнении с мамой или моими временными няньками вроде Нельсы, Кристины или Синтии, которые ходили в старшую школу и носили джинсы клеш с цветочными аппликациями на карманах и на бедрах.

Понимаете, до своего первого срыва в одиннадцать лет я была, несмотря ни на что, удивительным ребенком. Да, у моих родителей плоховато было с чувством реальности, они постоянно грызлись, но я с лихвой компенсировала это тем, что росла такой милой и очаровательной, не по годам развитой девочкой, я так хорошо училась, была такой упрямой и властной, и полной гребаной настойчивости.

Наш дом был далеко не кошерным, но это не помешало мне пять лет подряд выигрывать школьные соревнования по Brochos Bee, еврейскому эквиваленту spelling bee[91]. Вместо того чтобы произносить слова по буквам, здесь нужно было угадывать, какая молитва произносится над каким блюдом. Я завязала с участием в этом, мягко говоря, странном конкурсе после того, как выиграла национальный конкурс, победив мальчиков с пейсами и девочек, которые носили кофты с длинными рукавами и плотные колготки в июне. На занятиях по изучению Пятикнижия я получала дополнительные баллы за то, что заучивала разные фразы на иврите наизусть и пересказывала их в классе. Учителя постоянно удивлялись тому, что дома у нас никто не говорит на иврите, что я, похоже, учу язык сама (в конце концов мама начала ревновать и сама стала брать уроки иврита); педагоги, похоже, не могли понять, насколько ошеломительно непобедимой я себя чувствовала. Никому и в голову никогда не могло бы прийти, что в детстве я была абсолютно уверена, что могу сделать что угодно в этой вселенной, стоит лишь захотеть. К седьмому году учебы в школе учредили отдельный класс для меня, моей подруги Дины и русской эмигрантки по имени Виола, и мы трое могли заниматься в удобном для нас темпе под присмотром специального учителя.

Так было не только в учебе. Я самостоятельно научилась играть в теннис, по несколько часов в день вбивая мяч в стену здания, где мы жили. С точки зрения этнического разнообразия наш район был пестрым и дружелюбным, но не то чтобы очень дружным, поэтому в течение дня детская площадка на крыше Фуд-Сити напротив нашего дома была полна белых детей со своими мамочками, а по ночам ее захватывала группа темнокожих подростков. В сумерках, когда наш квартал начинал менять идентичность, я подружилась с мальчиком по имени Пол, и у нас вошло в привычку играть в сквош или что-то вроде того. Он был намного сильнее, так что я серьезно подтянулась в игре. Но когда моя мама узнала про Пола – который, как она отметила, был черным подростком, а значит, скорее всего, принимал наркотики, – она исхитрилась и нашла деньги, чтобы оплатить мне занятия по теннису в школе. С тех пор мне было некогда торчать на улице днем. И только когда я попала в летний лагерь и столкнулась с еврейскими принцессками, в распоряжении которых было время репетиторов, членство в загородном клубе и собственные корты на заднем дворе, вот тогда я впервые засомневалась, что смогу вырасти и стать Крис Эверт[92].

Тяжело вспоминать ту жизнь – такую самоуверенную, такую свободную от любых сомнений в себе, такую целеустремленную. Как могла вся эта жизненная сила обернуться желанием умереть? Как же быстро мое хорошо развитое супер-эго разбилось на куски бессмысленных, беспорядочных ид[93].

В общем, до того, как я сломалась то ли в десять, то ли в одиннадцать, или даже в двенадцать, вы бы наверняка так и назвали меня, многообещающей. Сейчас мне сложно воспринимать это слово без иронии, ведь я знаю, сколько в этом обещании фальши. Я знаю, сколько тоски и потаенного недовольства собой может скрывать эта мнимая решимость, и все же верю, что когда-то у меня были румяные щеки и сияющие от возбуждения глаза, намекавшие на бессчетные перспективы. Я была космонавтом, я собиралась взмыть высоко, выше луны, за пределы вселенной.

Что ж, хотя бы из-за аварийной посадки волноваться не пришлось, ведь я так и не покинула Землю.

2 Тайная жизнь