В первый день мой дальномер и я помогал начальнику батареи на командном пункте. Стало скучно, и вечером отпросился к пушкам, предложив на замену штабс-капитана Рыбакова. За это нижние чины наверняка поблагодарят меня, потому что данный офицер сжирал всё, что не прибито.
Я приказал разбудить меня перед рассветом. Еще днем приметил две пары крякв, вспугнутых выстрелами. Они улетели на восток. Утром пошел проверить, не вернулись ли? Взял лук и две легкие стрелы, на которых поменял вечером стальные бронебойные наконечники на деревянные бульбы, чтобы ломали кости на крыльях. Это оружие всегда со мной. Мало ли, вдруг придется рвануть к морю или окажусь в нем вопреки своему желанию?! Поняв, что прятать сокровища в спасательном жилете неразумно, зашил в кожаное двойное дно сагайдака десять золотых империалов чеканки тысяча восемьсот восемьдесят пятого года весом почти тринадцать грамм (одиннадцать с половиной грамм чистого золота) и три бриллианта среднего размера. Этого должно хватить на первое время на новом месте.
Меня сопровождал денщик Филин с карабином и приказом без моего разрешения не стрелять. Он плелся позади, часто сморкаясь, зажав нос пальцами, которые потом вытирал о галифе. Видимо, к охоте так же равнодушен, как и к лошадям, или догадывается, кому придется лезть в холодную воду за добычей. Оставил его на краю елового лесочка метрах в полста от озерца, поросшего тростником и рогозой.
Утки уже не спали. Две пары, задирая кверху зады, что-то выгребали со дна у берега. Вынырнув, встряхивались, и опять ныряли. Я пожелал, что приготовил всего две стрелы. Подождав, когда три задерут зады, а селезень с зеленой головой и шеей и светло-коричневым клювом вынырнет, и всадил в него стрелу с расстояния метров сорок пять. Услышав щелчок тетивы, птица рывком повернула голову в мою сторону, крякнула испуганно и начали было расправлять крылья, но не успела. Стрела попала в правый бок, поломав кости и даже углубившись в тело, потому что не выпала, когда селезень забил левым крылом по воде, пытаясь спрятаться в тростнике. Второй стелой я поразил вынырнувшую самку, коричневатую, невзрачную. Вторая пара успела встать на крыло и улететь.
Денщик Филин, кряхтя, как старый дед, сел на берегу, с трудом стянул сапоги и размотал грязные, вонючие портянки, медленно снял галифе. Кальсон на нем не было, хотя положены по уставу. Повизгивая по-бабьи, зашел в воду. Глубина там была по колено. Сперва нашел селезня, который успел сдохнуть, потом утку, еще живую, которой сноровисто свернул шею, и обе стрелы.
— Иди за мной, — приказал я и направился к другому то ли озерцу, то ли болотцу.
В дальнем конце его щелоктали три чирка-свистунка. У двух самцов были коричневые головы с зелеными полосами от глаз на шею и серыми телами. Самка скромнее, будто покупала линялые перья в секонд-хенде. Я сбил обоих красавцев, причем второго влет. Он упал на сушу, забился, а потом заковылял, волоча левое крыло, сломанное стрелой, к кустам. Я догнал его, отрезал ножом голову, которую швырнул в невысокий муравейник, уже проснувшийся. Пусть и у них будет праздник живота.
Денщик Филин, босой и без галифе, оставил одежду и обувь на берегу, полез за вторым чирком. Я ждал, когда принесет стрелу, собираясь продолжить охоту, но где-то на северо-западе застрочил пулемет. Очередь была длинная, захлёбистая, как стреляют новички.
— Одевайся и догоняй, возвращаемся на батарею, — приказал я денщику, забрав стрелу и оставив взамен первого чирка.