Национальный состав Красной армии

Для организации призывных мероприятий непосредственно на места в первой декаде августа 1928 г. во все районы комплектования выезжали командиры из национальных частей, политические, медицинские и ветеринарные работники. В ходе призыва они вели большую работу по отбору людей и лошадей, доставке их в районные сборные пункты, предварительной пропагандистской обработке призывников в пути. Особое внимание уделялось тому факту, что они будут направляться для прохождения службы только в свою национальную часть. Для убедительности в ходе агиткампании национальные части объезжали местные села[924]. Население, никогда раньше не отдававшее своих сыновей в солдаты, еще нужно было убедить в том, что новая власть достойна того, чтобы защищать ее с оружием в руках. Ведь советская идентичность у граждан едва только начинала формироваться. Особенно это было важно в тех регионах, где продолжалась вооруженная борьба с силами контрреволюции и уголовными бандами, например в Средней Азии, на Северном Кавказе. Вот как пояснял общественный настрой в отношении военной службы в 1930 г. автор брошюры о национальных формированиях в Казахстане В. Катуков: «Казахский народ не имел ни опыта, ни навыков, ни традиций в деле отбывания военной службы, и механическое распространение (здесь и далее курсив мой. – Авт.) на него призывов в Красную армию… привело бы к колоссальным ошибкам и большим недоразумениям. Русская национальность… веками привлекалась к отбыванию военной службы, она считала это вполне закономерным, и во всяком случае неизбежным, и с малых лет психологически к отбыванию службы в армии готовилась… И психологическая готовность бесспорно облегчала проведение призывов в царскую армию. Для казахского населения такой форсированный призыв в армию, – в армию уже иную, защищающую интересы трудящихся… – явился бы, по меньшей мере, неожиданным. Казахи могли бы его просто не понять или отождествлять с призывами в царскую армию и даже со… знаменитой реквизицией[925] 1916 года»[926].

Объявление призыва во многих регионах делалось «авансом», поскольку система воинского учета только налаживалась. Этот ключевой элемент системы комплектования армии не мог быть введен одномоментно, а, напротив, требовал комплексных усилий военных и гражданских властей при толерантном отношении населения. Накануне же призыва 1928 г. картина учета нередко представляла собой самое невероятное зрелище. Так, в Узбекистане проведение учетной работы тормозилось неграмотностью 90 % декханского (крестьянского) населения, отсутствием военных делопроизводителей из местного населения и «отсутствием у кишласного населения всяких письменных документов, по которым можно было бы судить о возрасте молодежи»[927].

Вследствие неопытности партийно-советских работников во время агитационных кампаний в период первых массовых призывов в союзных республиках СССР и национальных автономиях РСФСР на рубеже 1920–1930-х гг. допускались серьезные ошибки и перегибы. Недостаток умения и информированности восполнялся слухами, которые транслировали даже официальные работники. Например, председатель сельсовета Чонт-аул (Юртовский округ Дагестана), желая поскорее собрать не спешивших на сход жителей аула, заявил: «Дело идет о жизни и смерти молодежи. Она будет угнана в армию, быть может, будет мобилизован последний сын в семье, а вы к этому относитесь так, как будто вас это не касается»[928]. В 1930 г. в Керкинском районе Туркмении член призывной комиссии, учитель разъяснял приказ окрвоенкомата так: «Людей берут не на учебу, а на войну с афганцами». В результате все допризывники района отказались проходить медосвидетельствование[929]. На Северном Кавказе и в Средней Азии массово отмечались случаи явки родителей на призывные участки, просивших вернуть им сыновей. «При проводах в армию… – сообщалось в одном из политобзоров ПУ СКВО, – собирается население всего села… Но эти проводы сопровождаются поголовным плачем, истериками, криками…»[930] В Чечне и Ингушетии отмечались случаи, когда родители сами скрывали своих детей, запрещали им получать на руки повестки или же в последующем способствовали побегам со сборных пунктов[931]. Несколько должностных лиц (военкомы, председатели райсоветов) отцами призывников были объявлены кровниками[932]. Родственники осужденных за уклонение или дезертирство призывников объявляли кровником каждого, кто в суде давал свидетельские показания против призывника[933]. Советские и партийные работники на местах, в свою очередь, нередко потворствовали этим настроениям, «боясь обидеть» односельчан, часто приходившихся им родственниками[934]. В последующие годы эти негативные явления, сопровождавшие проведение призыва в национальных регионах, в основном были изжиты.