Нацизм на оккупированных территориях Советского Союза

Арнольд и Любберс многократно делают упор на разницу во взглядах у Бакке и вермахта в том, что касается политики голода, и если при этом применяемые ими методы интерпретации выглядят подозрительно, их это совершенно не смущает. Так, упоминая в сноске заседание экономических стратегов от 31 марта, они пишут: «Прийти к соглашению удалось “в результате длительного обсуждения всех “за” и ”против””, что говорит о конфликте мнений» (с. 617, сн. 23). Главное здесь, конечно же, не то, что был конфликт мнений, – этому нет свидетельств, а то, что пришли к соглашению. Делая упор на этом предполагаемом «конфликте мнений», Арнольд и Любберс – как упоминалось выше – с готовностью признают, что варварскую стратегию голода разрабатывали Бакке и его коллеги, но отрицают, что к ней имели отношение высшие офицеры вермахта. Именно поэтому мой аргумент: «похоже, что у экономических стратегов не было ясного представления о том, как эти идеи внедрять. Было непонятно, где именно, и главное, какие меры применять на оккупированных советских территориях» – вызывает у них «недоумение» (с. 621). Правда в том, что «Экономико-политические директивы», выпущенные сельскохозяйственным отделом Экономического штаба «Восток» 23 мая 1941 г., представляли собой детальное описание политики голода и сценарий массового убийства: «Огораживание черноземных территорий должно любой ценой создать нам на этих территориях доступные более-менее крупные излишки. В итоге без снабжения останется вся лесистая часть территории, в том числе крупные промышленные центры – Москва и Петербург… Вследствие этого нельзя будет избежать голода. Многие десятки миллионов людей на этой территории окажутся лишними, они умрут или будут вынуждены мигрировать в Сибирь. Спасти местное население от голодной смерти вследствие выкачивания излишков из черноземной зоны возможно, только если мы лишим снабжения Европу. Эти люди лишают Германию возможности продержаться до конца войны, они мешают Германии и Европе противостоять блокаде. В этом отношении все должно быть предельно ясно» (IMG 1949. Вd. 36: 135–157)[144].

Однако как именно немецкие захватчики, испытывая недостаток в солдатах, смогли бы взять в оцепление целые регионы, заблокировать перемещение советских жителей по сельским дорогам в поисках пропитания и таким образом обречь на голодную смерть миллионы, в директивах не объяснялось. Следовательно, на этот счет детального плана действий не было[145]. Лейтенант Рихтер, консультант по восточным вопросам в Управлении четырехлетнего плана, позднее писал о том, что «изолирование западных и южных территорий России как наиболее производительных от территорий-потребителей в центральной России и включение их в европейскую систему поставок представляло собой реальную возможность в случае, если бы военная обстановка позволила длительное время не пускать жителей центральной России на поля» (BAB. R 6/60a. Fols. 1–4)[146]. Именно поэтому германские стратеги и не стали должным образом прорабатывать этот вариант на раннем этапе, до вторжения. В итоге оказалось, что политика голода неосуществима, по крайней мере, в той форме, в какой была изначально задумана. Исключением стало замаривание голодом Ленинграда в период с 1941 по 1943 г., стоившее жизни 600 тыс., а возможно, и миллиону человек, и столь масштабные жертвы объясняются тем, что блокаду вокруг города держали значительные части двух немецких армий (Gerlach, 1998: 10–84; Hürter 2006: 497–507)[147].