Natura bestiarum.

Максимилиан-старший занимал собою дверной проем почти совершенно, однако вовсе не из-за толстой шубы, и внутрь он вошел, пригнувшись под притолокой. Что-то общее в этом лице и лице Хагнера, несомненно, было — и острые скулы, и прямой нос, и тяжелый подбородок, хотя пришелец все же не был его повзрослевшей копией. Однако было что-то, кроме родственной схожести, что-то неуловимое, что объединяло этих двоих меж собою и отличало от прочего рода людского, но что — этого Курт определить не мог. Три года назад ему случилось свести знакомство со следователем, необъяснимым чутьем умевшим выделить из толпы вот таких, отличных от других людей и зачастую оказывающихся вовсе не людьми, но и тот не умел разъяснить, как и по каким приметам узнавал это. Просто было — что-то. Что-то не то…

— И сам Ян Ван Ален, — продолжил оборотень. — Надо же.

— Вижу, я среди вашего брата личность известная, — хмуро отозвался охотник, приподняв лук еще чуть выше. — Что тебе нужно?

— Поговорить.

— Полагаешь, есть о чем?

— Не с вами, — возразил тот, кивнув на Хагнера. — Мне с моим сыном.

— Думаешь? — мстительно усмехнулся Ван Ален. — Посмотри на него. У него в руке железный штырь, которым он пару минут назад уложил одну из твоих тварей. Ты в самом деле считаешь, что он кинется тебе на шею?

— Просто эта глупая девчонка вместе с вами заморочила ему голову, — уверенно произнес оборотень. — Пройдет время, и он уразумеет, что к чему.

— Эта девчонка моя мать, — заговорил Хагнер, явно позабыв все наставления, данные ему майстером инквизитором и иже с ним — голос дрожал от злости. — Следи за словами. Довольно того, что ты убил ее.

— Ты не такой, как она, — оборвал его пришелец. — Не такой, как все они; ты такой, как я. Моя плоть и кровь, и я знаю, что ты всегда нутром это чуял. И я когда-то это познал на себе.

— Я — не такой, как ты.

— Да полно тебе. Ты же всегда знал, что ты другой, и сейчас это знаешь. Боишься просто, потому что меня не было рядом, и никто тебе не мог рассказать, что за жизнь тебе определена. Просто не знаешь еще, кто ты такой.

— Я человек, — коротко ответил Хагнер, и тот покривился:

— Все это пустые слова. И люди тоже держатся своих — крестьяне живут в обществе крестьян, солдаты знаются с солдатами, монахи с монахами, а твоя жизнь рядом с тебе подобными. Со мной. И эти — они не сумеют тебя удержать, если только ты сам захочешь уйти. Я положил ради тебя столько сил, потерял всех, но жалеть об этом не стану, если ты выбросишь эту дурь из головы и уйдешь со мной. Ты просто еще дитя и не понимаешь всего, лишь повторяешь то, чего наслушался от других, а они просто хотят поломать тебя, подчинить; посмотри на себя — что они с тобой сделали? нацепили ошейник, точно на ручную собачонку!.. Образумься, Максимилиан. Не знаю, что забил тебе в мозги этот инквизитор, но против крови не пойдешь, а кровь в тебе моя.

— К сожалению, — согласился Хагнер. — Но кто тебе сказал, что ты можешь выбирать за меня мою жизнь?

— А кто ж тогда? — покривился в улыбке оборотень, кивнув на людей вокруг. — Они? У тебя нет с ними ничего общего. Ты другой, ты не из их рода, не из их бытия. Они тебе никто.

— Как и ты.

— Я твой отец.

— А я все ждал, повернется ли у тебя язык это произнести, — с ожесточенным презрением усмехнулся Хагнер. — Отец — это тот, кто рядом, когда он нужен, кто заботится, защищает, тревожится о тебе и радуется за тебя. А где ты был пятнадцать лет? Когда меня мешали с грязью, потому что ты решил исчезнуть — где ты был? Когда нам пришлось бросить все и уйти в никуда? Где ты был, когда мать не спала ночами, оберегая меня? Когда мы оба горбатились, как ломовые лошади, чтобы не сдохнуть с голоду — где ты был? Там же, где и был бы до сих пор, если бы я не перенял от тебя твоей звериной сути, и не смей говорить мне о крови, потому что — да, с ней не поспоришь, и на тебе, сукин сын, кровь моей матери.

— Эта…

— Не смей, — осадил Хагнер недобро. — Не смей продолжать. Ты и без того сказал слишком много. Ты все еще здесь? Все еще ждешь чего-то? Ждешь от меня ответа? Ты его получишь. Я покажу тебе кое-что, — кивнул он, наклонившись к полу, а когда распрямился, на человека у порога уставились четыре стрелы, вложенные в заряженный арбалет, до сих пор лежащий у покосившейся баррикады. — Как тебе такой ответ?

— Макс, — остерегающе произнес Курт, и парнишка, зло стиснув зубы, сжал палец на спуске.

Как ладить со сложной механикой столь необычного оружия, Хагнеру было неведомо, и стрела сорвалась лишь одна; стальной снаряд с расстояния в четыре шага, пропоров толстую овчину, просто исчез в теле, со звучным чмоком войдя в живот. Человек на пороге покачнулся, схватившись ладонью за косяк, глядя на все еще смотрящее в его сторону оружие оторопело и неверяще.

— Вот черт… — пробормотал Ван Ален во внезапной тишине, и, словно очнувшись, рывком вскинул лук.

Стрела ушла в пустоту, со свистом вылетев в открытую дверь.