Натурщица Коллонтай

— Видишь ли, человек постигает и принимает искусство к сердцу гораздо ближе, когда он частично к этому подготовлен. Даная — мотив древнегреческого мифа. Когда царь древнего города Аргоса узнал о пророчестве, что ему суждено умереть от руки её сына, он заключил её в башню и приставил к ней служанку. А бог Зевс проник к Данае в виде золотого дождя, после чего она родила сына Персея. Такие дела, милая, и потому, зная это, человек вникает глубже и видит больше других — почитай мифы и легенды Древней Греции, там всё об этом есть. И вообще, просто читай книжки, разные, не только по искусству, начни хотя бы с тоненьких, потом постепенно перейдёшь к тем, что потолще и поумней, и так шаг за шажочком: в начитанном теле, говорят, живёт начитанный дух, а там, глядишь, уже недалеко будет и до общего оздоровительного поумнения.

Такие разговоры, Шуринька, вели мы не раз, но так и не дошло у меня до этих мифов, до причины повышенной красоты в ощущениях, в переварке глазами и мыслями, как не добралась и до тонких и толстых книжек. Он, правда, и сам обещал порассказать то-сё, но не сложилось, я уже работала сама, уставала попервоначалу с непривычки, и оно рассосалось. А жирные тётки всё равно мне не нравятся, хоть Данаи, хоть кто.

Была у нас одна натурщица, в том году ушла по болезни, так она из жирных, из мясных, как древнегреческая, под шестьдесят имела уже, с перебором. Но в позе стояла по 6—10 часов, запросто. Мы все обалдевали на неё просто: стройные не держат, а она могла, забыв про живот свой непомерный и жиры, а они к низу, знаешь, как тянут из любого положения — кто стоял, поймёт.

Оказалось, йогой увлекалась — это тоже наука из древности, но индийская, про тело и возможности его потенциала. Так вот, думаю, может, и мне записаться на неё, чтобы продлить протяжённость работы по специальности. Я для себя наметила тоже не меньше её возраста простоять, а там будь что будет, жизнь у нас долгая с тобой, по женской линии передаётся через поколение, помнишь? Ты ведь сама пяти дней всего не дожила до восьмидесяти, и я не хочу раньше тебя, иначе кто же тебе напишет про меня до тебя?

А спрос не падает, хотят, как и хотели.

Жить зовут, в близость опять же многочисленную тянут, но только чтобы навсегда и по-серьёзному, такого нет. Кто женатый, кто не собирается, кто только насладиться, а кто конченый алкоголик и вообще без оплаты.

С другой стороны, бабушка, есть у меня сильный резон, про который большинство из них просто не в курсе. Никто почти не знает, что я дипломатическая вдова, что владею жильём, какое им никому не снилось и в помине, и что картины у меня в столовой на стене против их мазни имеют такую закладную стоимость, что набежали бы, как крысы на копчёность, только свистни в дудочку.

И что на книжке тоже имеется.

Только не хочу сама.

Меня Паша мой проклятый приучил так — чтоб ему в Канаде это звоном небесным по еврейской линии аукнулось.

Знакомлюсь, работаем, всё такое. После — чай, портвейн, крепкое, как водится, по желанию — в мастерских, само собой, не по основному месту труда.

Дальше всё похоже, как сговорились они против меня. Завлекают и сами же удивляются моему несогласию сразу пойти.

И без трясучки у них, спокойно так, расслабленно, без особенных затей, как само собой втекать у них принято, где труба, и выпускать, где канализация, без всякой художественной прослойки от застолья с разговором до прямой близости, тьфу! Паша мой среди них просто ангел в аду, не хуже того.

Отказываю почти всегда, за редким случаем разве что, хотя внутри, бывает, всё горит от желания соединиться телом с мужчиной и содрогнуть себя от блаженства. Но внутренне не могу преодолеть этого, Шуринька, как тормоз накладывают на меня какой, шершавыми колодками по гладкому со всех боков разом.

Всё время Пашу вспоминаю своего: как он медленно овладевал мною, завоёвывал каждый раз, будто на войну уходит, как скользил губами по всей меня без исключения, от и до, и про звук отлипа влажного от губ его при поцелуе тоже забыть не могу, про уважительность к самому телу и отдельным частям его, не вычёркивая никакой даже самый малый и трепетный фрагмент анатомии: что пяточки, что подмышки с ложбинками, что переулочки разные потаённые и всё между ними.

Я теперь свободная женщина: всё в том же теле и с душою соломенной вдовы.

Я родила без брака: с Пашей разошлись, с Леонтием едва познакомились.

Я могу нравиться мужикам.

Я умею это делать.

И я хочу.

Я чувствую в себе силы любить, но нет того, кого бы полюбить мне захотелось.

Я была хороша для единственного мужчины в моей жизни, но я не знаю, так ли хороша ему теперь другая или она ещё лучше.

Я вспоминаю Мишеньку, но он не вспоминает меня, и никогда уже не вспомнит.

Я не думаю о Леонтий Петровиче, он не оставил о себе никакой памяти в моей сердцевине — будто ветром свистнуло и унесло даже самое малое воспоминание о нём.

Я люблю свою работу, и я умею её делать — это всё, что у меня осталось после всего того, что у меня имелось.

Я никого не боюсь, пусть они боятся меня или не боятся, мне всё равно.