Научи любить

— Привет, – отвечает подруга спустя несколько долгих гудков. — Я уже почти у тебя.

— Отлично, – только и отвечаю.

Катя не въезжает во двор, оставляет машину на улице. Я жду ее за воротами. На ней сегодня темно-зеленое платье до середины колена, босоножки в тон и минимум макияжа.

— На бал собралась, подруга? – встречаю ее вопрос непонятной злостью. Она смотрит с прищуром.

— И тебе привет, Алиса, – усмехается. — Раскололись все-таки? – чухает кончик носа. — И кто?

— А есть разница?

Пожимает плечами.

— Ну тогда выкладывай, куда ты должна меня свозить? В какое такое важное место?

— Я покажу. Поехали.

Смотрю на часы и понимаю, что сегодня моим сотрудникам чертовски повезло – «летучка» отменяется. И только странное предчувствие по-прежнему колет затылок. Оно оправдывается, когда подруга привозит меня на кладбище. Я недоуменно смотрю на молчаливую Катьку, лихорадочно перебирая в памяти все даты, о которых могла забыть. И ничего. Сегодня меня не должно быть здесь. Сегодня я здесь чужая. Я хочу спросить у Катьки, в чем дело. Но она уже хлопает дверцей, с заднего сидения забирает букет красных роз и идет в сторону ворот, не дожидаясь меня. Я ошалевшая и ничего не понимающая выбираюсь из машины и нагоняю подругу уже на мощеной дорожке. Я не спрашиваю ничего, терпеливо дожидаясь, куда мы дойдем. Мы проходим мимо небольшой часовни, мимо молчаливых мраморных памятников, мимо одиноких, потерянных душ. Сворачиваем к лесу, дальше и дальше. И уже на третьем повороте я понимаю, куда мы идем. Катька останавливается в нескольких метрах от кованой беседки, где похоронены маленькая девочка Лиза и ее мать, укрытые кронами белоствольных березок. И где гранитной глыбой виднеется третий памятник. Сердце пропускает удар.

— Ты должна пойти туда, – Катька всовывает мне в руки букет, – и отпустить его.

И подталкивает к беседке. Как во сне, я делаю несколько шагов и замираю. Издалека я вижу его фотографию на черном мраморе: я не видела ее прежде, на ней – он чужой, неживой, хоть и улыбается открыто. На ней кто угодно, но не мой муж. И там, под этим бесовым памятником нет моего мужа. Его там нет! Я резко разворачиваюсь к подруге, розы выпадают из рук.

— Ты похоронила его? – злость душит тугим ошейником, срывает голос.

— Я отпустила, – не соглашается Катерина. — И ты должна…

— Я никому ничего не должна, – отчеканиваю холодно. А злость стягивает кольца, воруя дыхание.

— Должна, – настаивает подруга. Подходит ближе, берет меня за руку, заглядывает в глаза. — Марку. Вашим девочкам. Себе. Должна отпустить его, слышишь? И жить дальше.

— Я живу, – осторожно вынимаю руку из ее пальцев. — И я не сдамся. Ни за что.

И ухожу, не обернувшись, ускоряя шаг. Подальше от этого места. Туда, где я снова смогу дышать. И слезы щиплют глаза, размывая очертания кладбища. И я задыхаюсь, рву ворот рубашки. Ткань хрустит, а в пальцах остаются черные пуговки. И ветер шумит листвой, заставляя дышать. И я жадно хватаю ртом воздух, давясь порывами и собственными слезами. Я не плакала уже пять лет. И сегодня не тот повод, чтобы начинать. Я долго брожу по кладбищу, теряясь в молчаливых надгробиях. Таких похожих, что не сразу понимаю – заблудилась. Останавливаюсь на тропинке, осматриваясь по сторонам. Ни единой живой души вокруг. И телефон как назло остался в Катькиной машине. И попытки сориентироваться, куда идти и откуда я шла – не помогают. Топографический кретинизм, мать его. Могу заблудиться в трех соснах, что, собственно, и произошло. Только вместо сосен – сплошь лиственные деревья. Паника подкрадывается легким покалыванием в пальцах.

— Так, не трусись, Ямпольская, – выдыхаю коронную фразу подруги. — Все будет хорошо.

И сама же смеюсь с собственных слов, которые уже давно потеряли свою актуальность. Все бывает хорошо у кого-то другого, но не у меня. По крайней мере, последние лет пять так точно. Прикрываю глаза, придумывая, куда идти. И выбираю самый оптимальный вариант – развернуться на сто восемьдесят градусов и поискать собственные следы. Разворачиваюсь на пятках и со всего маху врезаюсь в дерево. От неожиданности и силы столкновения не удерживаюсь на ногах и падаю прямиком в чьи-то сильные руки. Колючая дрожь охватывает тело, и я кричу. И все-таки оказываюсь на земле, больно ударившись задницей. Крик переходит в вой с оханьем и ругательствами.

— Не ушиблась, красавица? – спрашивает участливо мужской баритон. И в низком голосе слышится смех. Я не отвечаю, а пытаюсь подняться, но, похоже, переоцениваю собственные силы, и нога подворачивается на сломанном каблуке. На этот раз упасть мне не дают.

— Спасибо, – огрызаюсь, выпутываясь из сильных рук, – что снова не уронили.

— Всегда пожалуйста, – теперь он смеется откровенно.