Научная фантастика - особый род искусства

Тайна прошлого привлекает сегодня фантастов не экзотической сюжетностью (как, например, в романе М.Зуева-Ордынца "Сказание о граде Ново-Китеже"), но возможностью применить научно-фантастическое мышление к выявлению истоков культуры человечества. Совмещая отдаленнейшие эпохи, завязывая в один узел настоящее, прошлое и будущее, современная фантастика приходит порой к существенным обобщениям. "Ни в прошлом, ни в будущем, - пишет Мартынов, - человек не может быть счастлив. Его счастье - в настоящем, каково бы оно ни было".[345]

Приключенческий роман "Спираль времени" (1966) во многих отношениях наивен. Но этот итог, итог путешествия его героев по эпохам земной истории, имеет свою нравственную ценность. Мартынов развивает мысль о человеке в реке времени, о кровной связи его со своим обществом. Эта мысль проходит и в его романе о коммунизме "Гость из бездны" (1962), и в фантастико-психологической повести "Гианэя" (1963). Сходная проблематика и прием совмещения эпох встречаются в повести Стругацких "Попытка к бегству" (1962), и в повести Давыдова "Девушка из Пантикапея" (1965), и в романе Лагина "Голубой человек" (1967).

* * *

В прошлом советском научно-фантастическом романе было всего две-три попытки использовать историко-мифологический материал. Историзм же как элемент научно-фантастического метода - явление вообще новое.

Историзм в фантастике? Почему бы нет, если историзм - научно-фантастический? Разве не такой историзм объединяет египетскую дилогию Ефремова с его романом о коммунизме? Фантастический роман 60-х годов окидывает взглядом реку времени на всем ее мыслимом протяжении - от допотопных легенд до голубых городов XXII и XXX веков и от земных цивилизаций до таинственных миров в созвездии Гиад. Грандиозная хронология типична и для трилогии-сказки Аматуни "Тайна Пито-Као"-"Гаяна"-"Парадокс Глебова", и для не совсем уж детского цикла Мартынова "Звездоплаватели"-"Гость из бездны", и для серьезной философской "Туманности Андромеды", и для пародийной "Девушки у обрыва" Вадима Шефнера. Фантастический историзм обращен и в прошлое, и в будущее. И дело не только в широте охвата эпох, а прежде всего в эмоциональном ощущении исторического пространства, дистанций между этапами человечества.

8

В романах 20-30-х годов космос был стихией страшной, подавляющей. Ее надо было взять силой, и ценой завоевания был не просто подвиг, но подвиг фантастический. Трепет перед Пространством настолько вошел в традицию, что наложил отпечаток и на сравнительно недавние "Туманность Андромеды" Ефремова (эпизоды на планете Железной звезды). "Страну багровых туч" Стругацких, "Детей Земли" Бовина, "220 дней на звездолете" Мартынова, "Тайну кратера Арзахель" Шалимова и многие другие произведения. Трудности подчеркивались решительно во всем - от леденящих сердце приключений до обособления героев космоса от простых смертных.

Нынче о космосе пишут иначе: как о стране постижимой, соизмеримой с возможностями человека - как раньше писали о покорении полярных областей или о подвигах парусных капитанов. В повести Михайлова "Люди Приземелья" в космосе живут, трудятся, любят, как лет двадцать-тридцать назад жили и трудились в Арктике. А в написанной перед тем повести "Особая необходимость" фантаст был увлечен риском б необычайных приключений космонавтов, в рассказе "Черные журавли Вселенной" романтизировал схватку с космосом.

Дух битвы, когда сокрушают, не задумываясь, уступает пафосу возделывания. Ныне реже торжественные встречи в космопортах, чаще обыденные "поездки" в космос на работу. Цыганские скитания вытесняет целенаправленный труд. Еще в "Туманности Андромеды" Ефремов заставил звездолетчика Эрга Ноора осознать, что он был "не прав в своей погоне за дивными планетами синих солнц и неверно учил Низу"; что новые миры - это "осмысленная, шаг за шагом, поступь человечества по своему рукаву Галактики".[346]

В романе Ефремова это еще декларация, а у Снегова ("Люди как боги"), у Стругацких ("Стажеры", "Возвращение"), у Мартынова ("Гианэя"), в рассказах и повестях Гуревича, Войскунского и Лукодьянова трудовые будни (один из рассказов Гуревича так и назван: "Лунные будни"), с их собственной логикой и особым нравственным колоритом определяют эмоциональную атмосферу и фабульную канву космического повествования.

Космос романтический отступает в "прошлое": фантасты как бы прошли смену эпох, которую человечеству еще предстоит пережить, романтика первооткрывательства продолжает и, вероятно, долго еще будет питать воображение писателя-фантаста, однако в чистом виде она все больше отходит в рассказ, короткую повесть (циклы рассказов о космосе Альтова, Журавлевой, Войскунского и Лукодьянова). Роман же рисует действия человека в космосе более стереоскопично, разносторонне.