Научная объективность и ее контексты

Это сопротивление смешению значений с референтами имеет долгую традицию в истории философии. Оно кроется, например, во всякой критике так называемого онтологического аргумента в пользу существования Бога; и оно коренится в тезисе Канта, что какое-то «синтетическое» (т. е. эмпирическое) условие должно иметь место, чтоб высказывание могло считаться дающим знание, поскольку это все равно что сказать, что даже вполне «осмысленная» мысль или предложение не гарантирует существования соответствующего референта. Но его можно также найти и в источнике современного подхода к семантике, который, однако, не начинается с явного введения, или кодификации, термина «семантика» в технический словарь современной философии, обычно прослеживаемого до разделения Чарльзом Моррисом семиотики (общей теории знаков) на синтаксис, семантику и прагматику, где семантика имеет явно референциальную коннотацию[165]. Действительно, если рассматривать семантику как исследование значения вообще, мы, конечно, не можем утверждать, что только в 1930-е гг. к этой проблеме подошли в «современном» духе. Действительно, согласно широко принятой исторической реконструкции, «современный» подход к проблеме значения начинается с Фреге, который для каждого языкового выражения, или знака (Zeichen) предложил различать смысл (Sinn) и референцию (Bedeutung)[166]. И смысл, и референция включены в семантику Фреге. Больше того, если учесть, что его главной философской интенцией было исследовать мысль в смысле «содержаний мысли» (Gedanken) и что он был твердо уверен, что такое исследование возможно не на психологическом уровне, а через исследование языка, можно заключить, что основной упор его семантики был направлен на такие (понимаемые объективно) содержания мысли, т. е. на смысл[167]. Это настолько так, что он утверждал, что референты можно определить только через смысл, и потому приписывал смысл даже собственным именам – типичным языковым знакам, имеющим референтами индивидов. Но эта трехуровневая семантика (знак, смысл и референт) утратила промежуточный уровень уже у Рассела, и значение языковых знаков свелось к их референтам, или денотатам, несмотря на то, что семантика Рассела в некоторых отношениях оставалась фрегевской. Эта тенденция была усилена экстенсионалистской семантикой формальных языков, введенной Тарским, и развилась в теорию моделей в математической логике. Как станет ясно в дальнейшем, мы также намерены отстаивать тезис о «трехуровневой семантике», по существу в том же самом духе, и потому предлагаем рассматривать значение как сложный объект (entity), состоящий из смысла и референции; соответственно, мы принимаем общее понимание семантики как теории значений языковых выражений, но в то же самое время указывая при этом, что проблема референции выходит за рамки лингвистического анализа и требует введения в рассмотрение внелингвистического практического измерения (а именно операций).

Но это еще не конец истории. Если мы обратимся к традиции, связанной с именами Брентано, Гуссерля и Мейнонга (традицией, современной Фреге, явно повлиявшей на его доктрину и в то же время испытавшей ее влияние), мы увидим, что в ней интерес сосредоточен на актах познания в их интенциональном аспекте (интенция и интенсионал – разные вещи; тем не менее, как мы увидим, они существенным образом взаимосвязаны). Это также приводит (например, в случае Гуссерля) к трехуровневой семантике, в которой содержание актов познания есть мир значений, очень напоминающий фрегевский смысл (мир ноэм, или интенциональных объектов), в то время как референты (которые Гуссерль называет объектами) остаются вне интересов феноменологических исследований (на самом деле Гуссерль не создал теории, охватывающей референты)[168].