Научная секция пилотов

Тут важно отметить одно «коммуникационное» достоинство фильма — то, что можно назвать некой интеллектуальной унификацией: обманутыми оказываются все зрители вне зависимости от их общекультурной или специфически-киноманской подготовки. И никому не обидно, что он оказался глупее остальных. И никакие кулуарные сомнения типа «может я чего не понял» — невозможны, потому что каждый чего-то не понял. Кто-то поверил сначала в детектив, потом в виртуальный мистицизм, потом в сон-притчу, и разочаровавшись во всем по честному засчитал себе (или режиссеру) «минус три». А другой, особо проницательный, сразу разгадав здесь «войну миров», стал терпеливо ждать появления злостных «гуманоидов», и, не дождавшись, не поняв, почему виновным оказался просто какой-то машинист-вредитель, записал себе только «минус один». Для постмодернистских произведений это очень полезная демократическая установка: хочешь разгадывай, если тебе интересно (но тогда уж не обижайся, коли обманут), а хочешь — смотри и не комплексуй, что ты глупее других (все равно никто ничего не поймет).

Ну а для беспокойного и пытливого зрителя, который может быть обижен, раздосадован и даже оскорблен повествовательным обманом, предусмотрен специальный механизм реабилитации: в прологе и в эпилоге дана закадровая запись какого-то отсчета с комментариями. «Для линейного ввода данных начать отсчет…», «Регрессивные данные», «Сбой системы…» и т.д. Фабула картины зашифрована достаточно четко: готовится нечто важное, оно все ближе, но происходит непонятный сбой, отсчет прекращается, запуск отменен. То же самое происходит и в фильме: напряжение нарастает, нарастает и вдруг все начинает путаться, все теряет смысл и в конце концов — отменяется. После того, как все оказалось позади, повторяется тот же закадровый диалог, он подтверждает: вот код к пониманию произошедшего. И раз вы не поняли событий этого технического текста, значит вполне естественно, что не поняли и событийную логику фильма. Вам, стало быть, незачем переживать и вдумываться — пронесло, и слава Богу.

Но не менее важен и другой рефрен: «оно само включилось», — говорит секретарша. Ту же фразу повторяет «следователь», а в конце (за кадром) голос мальчика. И это тоже — успокоительная «разгадка». Во всяком случае так ее можно воспринимать: произошел сбой в мироздании, какие-то подземные силы подключились к божественному коммутатору, и остается только «ничего не делать», как одновременно решают две героини фильма, ибо «система использует нас» и наши логические представления. И мы, зрители, похожие на любознательных «знатоков», ей в итоге споспешествуем, под действием нашей коллективной логики экран сильнее мутирует… Вот почему надо сидеть и «ничего не делать» — не думать.

В этом смысле сам фильм стал своего рода «системой», о которой он и повествует, стал принципиально непознаваемой субстанцией, ибо чем глубже в него вникаешь, чем радикальней пытаешься его «усмирить», тем большей опасности подвергаешь себя и свой рассудок. Мы имеем дело с «двойным тестом» типа того первого «трупа» на люстре: «насколько нахождение внутри толпы нарушает естественные границы самосохранения личности» — видишь ли ты агрессию, когда тебя пытаются обмануть или не видишь, укрывшись под панцирем коллективного сознания.

Абсурдизм «Научной секции» вытесняет в нем обычную реалистическую поэтику так же поэтапно, как действует неведомый провокатор внутри фильма, начиная с «безобидных» психологических опытов над массовым сознанием и заканчивая «официальным заявлением», запрещающим кому бы то ни было кроме поездов с пассажирами находиться в туннелях. Подобно тому, как черная тушь «китайца» расплывается по пористой бумаге, образуя витиеватый, произвольный, очень красивый орнамент, поэтика фильма-катастрофы расплывается на экране, и чуткому зрителю должна быть понятна угроза, направленная именно на него.

Чтобы это не звучало слишком высокопарно, можно еще раз уточнить механизм воздействия. Везде, где бытовая достоверность оказывается необязательной, она заменяется на недостоверность (белое на черное), горний мир — на ад метрополитена. Причем образ ада можно истолковать здесь буквально — как систему, вышедшую за пределы системы. И вот, в вентиляционную шахту этого ада спускается группа орфеев, чтобы вернуть себе правду жизни, но им не хватает выдержки, они недоверчиво озираются, и правда навсегда остается вне поверхности экрана, который теперь отражает лишь «правду абсурда», а лучи логики пропускает насквозь.