Научная секция пилотов

Однако, режиссер все-таки не захотел до конца использовать реалистический заряд этой следственной практики, и потому с самого начала защитники «правды» оказались лишены какой-либо социальной подоплеки: они не носят формы, не связываются с начальством, и в общем, так и не понятно — кто же они такие. Добавить бы детективного антуражу, было бы куда интересней! Но все-таки, троица оказывается настолько единой и настолько положительной, что никто до конца не может поверить в измену «лейтенанта», который сначала исчезнет, а потом, когда фильм уже окончательно «отобьется от рук», будет задержан в вагоне метро своим маленьким тучным начальником.

Разрушение следственной тройки становится серьезной сюжетной драмой, если иметь в виду, что постмодернистский сюжет — это взаимоотношения не людей, а жанровых структур. Абсурдистская деструкция, набрав к концу фильма полные обороты, разрушает то, что на протяжении первых полутора часов казалось совершенно незыблемым. Есть в фильме и другие главные герои (все не «главные») — некая метрополитеновская функционерка (Лидия Федосеева-Шукшина) — любительница домашних пираний, а так же странная парочка в виде «китайца» (Александр Хван) и его пара-нормальной подруги, «черной бабочки» (Анна Семкина). Они как бы живут своей жизнью, вплоть до самого финала не пересекаясь со следственной тройкой. Если помнить комментарий «охотника», это именно второстепенная линия, и хотя «детективы» очень быстро узнают, например, о смерти «китайца», источник информации снова остается за пределами логики; им мог бы оказаться лишь сам «охотник». Поскольку он тоже не пересекался со «странной парочкой», выходит так, что позвонил и проинформировал героев сам «режиссер», обозначив новую фазу развития: приближение к финалу, когда герои должны знать друг о друге много больше.

И снова мы видим ту же а-логическую схему в действии. Чем больше догадок у хитроумных и проницательных персонажей, тем меньше их выпадает на долю зрителя. Информация внутри фильма оказывается как бы эксклюзивной, ею не принято делиться. Происходит примерно то же, что и в реальной жизни, где вся правда о коррупции и мафиозных крышах кому-то известна, но только кому? и как узнать эту правду? — неясно. Ближе к финалу «Научная секция» переводится в режим «сводки». Зрителю сообщают о каких-то встречах — о встрече Анны Вильгельмовны и «лейтенанта», о первой встрече «Черной бабочки» и «жены» «охотника»; но даже эти съемки отличает по своему протокольный характер — скупые слова, а чаще молчание, статичные мизансцены, холодные взаимоотношения. Ведь прежде чем последние осколки смысла исчезнут в водовороте абсурда, центробежная сила увеличится во много раз, и лица героев замелькают все быстрее, перемешиваясь с посторонним эстетическим «мусором».

4. Правда Годара и правда Пазолини.

Андрею И в этом смысле очень помог Сергей Курехин, для которого фильм стал не только последним, но и одним из лучших. Курехин развивает здесь две параллельные темы для соло на духовых инструментах. Одну — лирическую — для валторны или, скорее, трубы, а вторую — этническую — для волынки или чего-то в этом роде. Помимо чередования этих мотивов, в фильме присутствует огромное количество разнообразных музыкальных шумов: какие-то всхлипы, жужжания, бонды. Активный музыкальный строй очень дисциплинирует изображение, не позволяет ему рассыпаться, а главное — создает центробежное движение сюжета, о котором уже было сказано. Именно музыка создает тот смысловой водоворот, в котором исчезают жанровые осколки. Это такая незавершенная мелодическая линия, перетекающая сначала в ассоциативные звуки, а затем просто — в абстрактные шумы.

Но заметим и другое «частное» достоинство фильма — весь научно-технический антураж подготовлен авторами серьезно и основательно: и лексика, и интерьеры метрополитеновской дирекции, и актерская проработка ролей, — все выполнено на хорошем профессиональном уровне, без каких-либо стилизаций и прочих молодежных игривостей. Вообще, фактура фильма нигде не акцентируется. В отличие, скажем, от «Астенического синдрома», в «Научной секции» метро не становится «действующим лицом», а остается вполне нейтральной в изобразительном плане средой, местом действия. Здесь есть и барочные «сталинские» станции, вроде той же «Комсомольской», есть и простые. К тому же для Андрея И метро — это прежде всего туннели, депо, вентиляционные шахты и кабинеты начальства, а только потом — вестибюли станций и вагоны.

По-моему, это важное достоинство молодого (или — начинающего) режиссера-авангардиста — так сконструировать поэтическую «среду», чтобы с одной стороны она оказалась крепкой и целостной, а с другой — легко и органично включала бы в себя самые чужеродные элементы вроде тех же пираний и художника-китайца.